Интервью с экс-тренером «Рейнджерс» Дэвидом Куинном — о Панарине, Лундквисте, специфике работы в Нью-Йорке
Бывший главный тренер «Рейнджерс» Дэвид Куинн рассказал о Панарине, инциденте с Томом Уилсоном, Лундквисте и специфике работы в Нью-Йорке.
Дэвид Куинн попал в НХЛ необычным путём — из студенческого хоккея, минуя АХЛ и должности помощников, сразу возглавил клуб НХЛ, да ещё и не какую-нибудь захудалую «Аризону», а ни много ни мало легендарный «Нью-Йорк Рейнджерс». В подкасте Cam&Strick он рассказал о том, как редкое заболевание крови поставило крест на его игровой карьере, о специфике работы в Нью-Йорке, Артемии Панарине, Хенрике Лундквисте и многом другом.
«Меня выбрали на драфте, я иду к сцене, а 200 ребят кричат: «Кто это вообще такой?»
— Вы были топ-проспектом, 13-й выбор на драфте. Как вы попали в хоккей? — У меня в семье никто не играл в хоккей. Мне повезло вырасти в рабочем городке, я жил прямо напротив от бейсбольных полей, пруда, баскетбольной площадки и городского бассейна. Спорт был моей жизнью, я много видов перепробовал. После девятого класса мне выпал шанс поехать в школу «Кент» в Коннектикуте. Мой папа – коп, мама – водитель школьного автобуса, и вот я приезжаю в эту престижную школу. Естественно, я туда попал не за счёт хорошей успеваемости, а благодаря хоккею. Играл в хоккей, бейсбол и футбол, надеялся получить стипендию по одному из этих видов спорта. Уже в первый год стало ясно, что в хоккее у меня получается лучше всего. Это было начало 1980-х, после Олимпиады-1980 на американских игроков стали обращать больше внимания, более серьёзно рассматривать их на драфте. После школы я поступил в университет Бостона и меня задрафтовали в НХЛ. В те времена это было редкостью, что игрок школьной команды ушёл в первом раунде. Драфт был в Монреале, интернета тогда не было, никто никого особо не знал. Я сидел в одном секторе, в другом секторе – человек 200 ребят из главных юниорских лиг. «Миннесота Норт Старз» объявила: «Мы выбираем Дэвида Куинна из школы «Кент», я иду к сцене, и эти 200 ребят орут: «Кто это вообще такой, откуда он взялся?». Я тогда не был готов к НХЛ, к тому же образование важно для меня. Решение поехать в университет было лёгким, я хотел поиграть в студенческий хоккей, подготовиться к НХЛ.
«Ты не поверишь, у тебя гемофилия. Твоя карьера закончена»
— У вас же были проблемы со здоровьем, которые помешали вам заиграть в НХЛ? — Проблемы начались в выпускной год в школе. Я набивал больше синяков, чем другие ребята. Думал: «Я ведь играю в футбол и в хоккей, травмы случаются». Перенёс серьёзную операцию, у меня был синдром сдавливания в правой ноге, пропустил два месяца, вернулся, не очень удачно провёл сезон. Второй сезон был для меня лучшим в университете, и команда была сильная. У меня всё равно было много травм, и прямо перед окончанием сезона врач команды отправил меня проверить кровь. Он сказал: «Все твои травмы были связаны с кровью».
Сезон закончился, звонит «Миннесота», хочет меня подписать, чтобы я играл за них уже в плей-офф. Я сомневался, потому что хотел попасть в сборную на Олимпиаду-1988, тогда ведь игрокам НХЛ нельзя было выступать на Играх. Пока я раздумывал, что делать, пришли результаты анализов. Врач команды сказал: «Ты не поверишь, у тебя гемофилия». Я даже не знал, что это такое, спрашиваю его: «Ладно, что теперь делать?». Он отвечает: «Нет, ты не понимаешь. Твоя карьера закончена. Мы не можем поверить, что ты так долго продержался и ещё не угробил здоровье». Вот это шок, тот день изменил мою жизнь. Тяжело было это принять. — Что это за болезнь, как она проявляется? — Есть 13 факторов свёртываемости, у меня 12 из них работали на 100%, а 13-й – всего на 6%. Когда я пропускал силовые, начиналось внутреннее кровотечение. Это объясняло, почему у меня было так много синяков и осложнений. Это была горькая пилюля, я долго себя жалел. Мне было 20 лет, я думал, что следующие 15 лет проведу в НХЛ. Да, это было тяжёлое время, но такие ситуации сформировали мою личность. Без этого я никогда не стал бы тренером. Университет меня поддержал, я многому научился за те два года. Прошёл длинный путь, много где работал и сейчас не стал бы ничего менять.
«Горди Хоу сказал: «Думал, это я люблю хоккей, но не уверен, что пошёл бы на такое»
— Но вы же ещё немного поиграли? — После операции у меня стала плохо двигаться правая ступня, а катание всегда было моей сильной стороной. Вернулся уже не тем, что раньше. К тому же я пропустил четыре года, набрал 18 килограммов – так в НХЛ не попадёшь (смеётся). Так вот, мой дядя прочитал в газете, что набирают людей для клинических испытаний лекарства от гемофилии. Я проконсультировался со своим гематологом и попал в протокол. Мне выписали фактор, который повышал свёртываемость, я колол его себе перед каждой игрой и тренировкой. Это было начало 1991 года, на Олимпиаду-1992 сборную США должен был везти Дэйв Питерсон, у которого я играл на МЧМ. Я подумал: «Какого чёрта, мне нечего терять!». Начал тренироваться, вернулся в хоккей в 25 лет, каждый день колол себе 6000 единиц «Мононина», повышал свёртываемость крови и пытался пробиться на Олимпиаду. Но я сразу знал, что пытаюсь выйти на уровень, на котором ещё никогда не играл, к тому же у меня ещё оставались проблемы с ногой. Меня отцепили в январе, полтора года провёл в низших лигах и понял, что пора заканчивать. Меня сразу же позвали работать в Северо-западный университет, начав тренировать, сразу понял, что хочу заниматься этим всю жизнь. — Как делали уколы, там же не как у диабетиков, что-то серьёзнее? — Да, я прокалывал вену иглой-бабочкой и вводил шесть шприцев лекарства. Классная история была в «Кливленде». Перед матчем сидел во врачебном кабинете, разложил все свои лекарства. Все к этому уже привыкли, но это был матч в честь Горди Хоу, и вот он заходит вместе с женой, видит меня со всеми шприцами и говорит: «Чем ты, чёрт возьми, занимаешься?». Мы отлично поговорили, я ему всё объяснил, напоследок он сказал мне: «Я думал, что я люблю хоккей, но не уверен, что пошёл бы ради него на такое».
«Стоял на скамейке и думал: «Не могу поверить, что тренирую «Рейнджерс»
— Вы не смогли осуществить мечту об НХЛ как игрок, но что чувствовали, когда всё-таки попали в лигу уже в качестве тренера, да ещё и в Нью-Йорк? — Когда в дебютном матче меня представили как главного тренера «Нью-Йорк Рейнджерс», я стоял на скамейке и думал: «Не могу поверить, что тренирую «Рейнджерс»!». Но когда игра началась, было уже неважно, где именно ты работаешь, ощущения везде одни и те же. Это хоккей, ты стараешься помочь команде победить. Но тот первый вечер у руля «Рейнджерс» был шальным. — В Нью-Йорке сумасшедшая пресса, как вы к ней привыкали? — Я никогда не был нервным. Может, дело в том, через что я прошёл в 20 лет, как закончилась моя карьера. Что ещё могло пойти не так? У журналистов своя работа, они, кстати, были ко мне справедливы. В моей профессии надо иметь толстую кожу, потому что тебя будут критиковать. Я знал, на что подписывался. Теперь мне уже ничего не страшно, если мне повезёт и я получу ещё один шанс в НХЛ.
— После студенческой команды попасть сразу в Нью-Йорк, вы вообще были готовы к этому? — Знал, что готов, потому что за карьеру тренировал на самых разных уровнях, работал с топовыми игроками. В конечном итоге мы же тут не лекарство от рака или ковида изобретаем, а тренируем хоккейную команду, работаем с людьми. Взять Хенрика Лундквиста, он прежде всего человек, а потом уже вратарь, об этом никогда нельзя забывать. Предыдущий опыт на чемпионатах мира, в АХЛ, NCAA, помощником в НХЛ подготовили меня к роли главного тренера в НХЛ. Никогда по этому поводу не переживал, ведь это хоккей. Если уважительно относиться к игрокам, спрашивать с них, давать им понять, что все твои решения продиктованы исключительно заботой о них, то им это, конечно, может и не понравиться, они могут на тебя злиться, но в то же время поймут, что тебе не всё равно. На мой взгляд, главная задача тренера – быть справедливым и показывать игрокам, что они тебе небезразличны.
— Некоторые тренеры ведут записи, куда вносят, когда отдельно говорили с тем или иным игроком. Как выстраивать отношения с каждым игроком? — Это и есть тренерское искусство, ты должен понимать каждого игрока и как часто с ним надо говорить. Например, иногда лучшая форма тренерской работы – это молчание. Надо знать своих игроков, когда надо на них надавить, когда отпустить вожжи, чувствовать раздевалку. Мне кажется, это моя сильная сторона, и если я получу ещё один шанс, то проявлю себя ещё лучше. — Не жалели, что согласились поехать в Нью-Йорк? И как вообще это происходило? — Жалел, что меня уволили (смеётся). Работая в университете, я не искал других вариантов развития карьеры. Всё шло отлично – сильная команда, топовые хоккеисты, я жил в часе езды от места, где вырос, тренировал команду, за которую и сам играл. После первого года в бостонском университете я проходил собеседования в «Сан-Хосе» — работу мне не предложили, но меня всё устраивало и в NCAA. Когда позвонили из «Рейнджерс», это было совсем другое дело. Решение далось непросто, сначала я отказался, а через пару дней мне сделали ещё одно предложение. Я подумал: «Что я делаю? Мне 50 лет, может, такого шанса уже не будет». Они немного повысили зарплату – я, конечно, не поэтому изначально отказался, но в итоге всё сработало. Подумал: «Ну как можно отказать «Рейнджерс»? Второй раз отказываться не буду».
«Шестёркин заткнул всех за пояс. Говорил Лундквисту: «Ты сам на это подписался»
— Вы пришли в «Рейнджерс», когда карьера Лундквиста шла к концу и в команде были молодые сильные вратари. Как вы решали этот вопрос, вы участвовали в принятии решений? — Я был в самой гуще событий, ведь именно мне надо было смотреть на Хэнка каждый день. Когда руководство объявило перестройку, он сам решил остаться. Когда у него ничего не шло в мой первый сезон, мы с ним разговаривали. Я говорил: «Хэнк, ты сам на это подписался, как и я. Ты знал, что будет дальше». Это были тяжёлые времена, особенно для Хэнка. На следующий год приехал Шестёркин, играл в фарме, Хэнк и Георгиев хорошо начали сезон. Потом мы подняли в основу Шестёркина, он заткнул всех за пояс, а мы продолжили разговаривать с Хэнком. Хотя что тут можно сказать? Но Лундквист с этой ситуацией справился очень профессионально, хотя мог устроить мне весёлую жизнь. Я его очень уважаю как игрока и как человека, настоящая легенда.
— Что значит для тренера, когда руководство объявляет перестройку? Теперь можно проигрывать? — Летом я в шутку говорил: «Да-да, у нас перестройка. Давайте вспомним об этом в ноябре, когда у нас будет только пять побед в 16 матчах, три поражения подряд и все будут вне себя от злости». Перестройка хорошо звучит в зале для пресс-конференций после сезона, а когда проигрываешь, это отстой. Надо искать баланс, думаю, у нас это хорошо получалось. Появились молодые ребята, мы были в процессе перестройки, но в то же время выдерживали конкуренцию.
Во втором сезоне мы были третьей по силе командой лиги начиная с января и отставали от зоны плей-офф всего на одно очко. Верили, что попадём в плей-офф, но потом разразилась эпидемия. Даже в прошлом году мы были в гонке за плей-офф до последнего.
«После инцидента с Уилсоном были сумасшедшие два дня. Это Нью-Йорк, на нас все смотрят»
— Что вас бесит как тренера? — Старание. Когда говорят – твоя команда выкладывалась, я думаю: «Что за чушь, она и должна выкладываться». Почему вы раздаёте медали за старания? Вы и должны стараться, это меня бесит. Вы сами выбрали эту профессию, тут крутятся миллионы долларов, с чего бы тебе не пахать? И психологический настрой. Ошибки будут, но надо играть с правильной целью. Слишком часто в хоккее слишком много бреда. Ребята смотрят на игру как на уличный хоккей. Спорт изменился по сравнению с временами, когда я играл, стал более мягким. Мастерство нужно, но для успеха к нему должна прилагаться и жёсткость. Я не говорю, что надо носиться по площадке и «убивать» людей, но чтобы набирать много очков, должна быть хоккейная жёсткость. — Все помнят случай с Панариным и Уилсоном, после которого владелец клуба взбесился и уволил президента и генерального менеджера. Понимали, что команде не хватает в этом аспекте? — Мы постоянно говорили о том, что против нас должно быть тяжело играть, это было заложено в процесс построения команды. У нас в третьем звене играли Хитил, Какко и Лафренье – великолепные хоккеисты, но им по 19-20 лет. НХЛ – лига мужиков, а эти ребята – ещё дети, у нас в составе было семь игроков не старше 22 лет. Следующим пунктом в плане было добавить жёсткости.
— Что было после инцидента с Уилсоном? Понимали, что начнётся такая буча? — Это были сумасшедшие два дня, начиная с Уилсона, заканчивая увольнением руководства, которое посчитали реакцией на инцидент, хотя это было не так. Это Нью-Йорк, что ещё сказать? На нас все смотрят. Я не хотел, чтобы Брендан Смит дрался с Уилсоном, жаль, что у нас не было игрока калибра Тома. Говорил ребятам, что надо стоять друг за друга. Смитти – парень с яйцами, жёсткий игрок, его всегда будут помнить за то, что он сделал с Уилсоном в следующем матче. — Когда уволили Гортона и Дэвидсона, понимали, что ваши дни тоже сочтены? — Было такое ощущение, да. Не удивился, когда меня уволили, столько всего происходило за закрытыми дверями, просто безумие… Перед уходом я задал один вопрос: мы выступили хуже ожидаемого, лучше ожидаемого или так, как и должны были? Мне ответили, что лучше ожидаемого. Я им сказал: «О чём мы тогда говорим?». Но я понимаю эту кухню, это профессиональный спорт.
«Панарин — талант мирового уровня. Люди не понимают, как он по-хоккейному силён»
— Насколько хорош Панарин? — Он – талант мирового уровня. Люди не понимают, насколько он по-хоккейному силён. Метр восемьдесят, 76 килограммов, видение – выше всех похвал, элитный хоккейный интеллект, великолепное катание, он умеет практически всё. У него заразительный характер, партнёры его обожают, он делает всех вокруг лучше. — У него был странный отрезок – Россия, семья, это же пугает? — Да, это было страшно. У него было не самое лёгкое детство, все люди разные. Прежде всего он 30-летний человек, а уже потом – 30-летний хоккеист. Люди думают, что профессиональные спортсмены неуязвимы и не сталкиваются с жизненными трудностями, как все другие люди. Но это не так. Сейчас всё чаще люди начинают говорить о душевном здоровье и таких вещах. Атлеты от этого тоже не застрахованы. Надо держать это в уме, когда тренируешь игроков. Это были непростые времена для него, он пропустил 10 матчей, нам от этого легче не стало. Панарин – зажигательный игрок и зажигательный человек.
— Что скажете о молодёжи? Какко и Лафренье все сразу возвели на пьедестал, но вы как тренер наверняка понимали, что не надо гнать лошадей и требовать от них слишком многого? — Мне даже немного жалко этих ребят. Первые-вторые номера драфта приходят в команды, которые на дне таблицы, у которых не так много крутых игроков. Ты ставишь их в ведущие звенья, даёшь им кучу игрового времени, потому что твоя команда не так хороша. А Лафренье и Какко приехали в команду, где есть Панарин, Зибанеджад, Крайдер, Бучневич, Строум, Фаст. У нас уже были качественные игроки топ-звеньев. В такой ситуации тяжело поставить молодёжь в топ-6, так не делается. Тренер должен держать ответ не только перед руководством, но и перед раздевалкой.
Лафренье и Какко будут великолепными игроками. Несправедливо, что от них ждали того, что ждут от первого-второго номера драфта, но при этом их не поставили в ситуацию, в которой обычно оказываются первые-вторые номера. Они пришли в хорошую команду с сильным нападением. — За молодёжью требуется пригляд в таком городе, как Нью-Йорк? — Они же профессионалы. Тут должны проявить себя лидеры, помогать ребятам адаптироваться к НХЛ, следить, чтобы развлечения не мешали игре. Тренер тут особо ничего не может сделать, это же не колледж, где можно установить комендантский час. Взять Фокса, перед НХЛ он отыграл три года в Гарварде. А когда в последний раз «Колдер Трофи» выигрывал парень 18-19 лет? Сложно стать лучшим новичком сразу после драфта, если ты не Сидни Кросби, Александр Овечкин или Коннор Макдэвид.