Олимпийский чемпион Александр Зайцев: сложно отделить семейную жизнь от спортивной

Двукратный олимпийский чемпион, шестикратный победитель чемпионатов мира в парном фигурном катании Александр Зайцев в интервью ТАСС рассказал, что не ощущает себя на 70 лет, поделился мнением о современных российских спортсменах, а также поразмышлял над смыслом жизни и ролью семьи в жизни спортсмена.

— Александр Геннадьевич, ощущаете себя на 70 лет?

— Не слышал ни одного юбиляра, который сказал бы, что чувствует свой возраст. Никто его не чувствует, хотя у всех есть какие-то болячки. Конечно, это цифра, к которой я не очень готов. Помню, что всему нашему Политбюро было по 70 лет, а теперь и мы дожили до этого возраста. Но я и немножко в работе, и хозяйством пока занимаюсь, поэтому не ощущаю эту цифру.

— У вас было много юбилеев, какой был самый знаковый?

— Разные были юбилеи, один из них в США, например. Но мне запомнился 40-летний юбилей, когда мне друзья из Армении привезли большую бутылку коньяка, где на этикетке был Александр Зайцев на фоне горы Арарат и написано "Выдержка 40 лет". Но вообще у меня день рождения летом, и как-то всегда получалось, что все мои школьные товарищи разъезжались кто в лагерь, кто еще куда.

Мы окончили школу в 1969 году, а в 2019 году было 50 лет со дня окончания школы, и мы договорились встретиться, когда всем будет по 70. И вот 18 мая, на столетие пионерской организации, я ездил в Питер, и мы собирались всем классом. Столько лет прошло, мы до сих пор общаемся. Встречаемся каждые пять лет. Кто-то уже ушел, кто-то не смог приехать из-за болезни, кто-то совсем пропал из виду, но костяк остался. На 50-летие окончания школы мы собирались в кафе, в том доме, где мы с братом жили в коммунальной квартире. Зашли во двор, вспомнили, где что у нас было. Там даже гаражи стояли, с которых мы еще детьми в снег прыгали. Такая ностальгия. У меня в метрике место рождения записано: "Город Ленинград, Сталинский район". Сейчас это звучит уникально.

— Помните то время, когда вы встали в пару с Ириной Родниной, которая до вас каталась с Алексеем Улановым?

— Тогда я уже входил в сборную, и мы даже на одной площадке с ними тренировались. Как я понимаю, Станислав Жук (тренер по фигурному катанию — прим. ТАСС) ко мне присматривался до этого года два. У меня была партнерша Галя Блаженова. Чем-то внешне она была похожа на Роднину. И Жук, как я понимаю, имел в виду меня как партнера, присмотрев паренька, который мог подходить под его методы работы.

Ирина старалась мне помочь, потому что для меня было очень много новых вещей, в особенности шагов, скольжений. Если в прыжках я был более уверен, то с вращениями у меня так получилось, что еще до парного катания я прыгал в одну сторону, а вращался в другую. И когда стал переучиваться, слабым местом у меня было вращение. Но Ирина помогала. Подключалась, когда у Жука не хватало терпения.

— Вы встали с Родниной в пару в 1972 году, а уже в 1973-м случилось ваше легендарное выступление без музыки в результате диверсии какого-то из чешских сотрудников в память о "Пражской весне". Как это было?

— Сначала была мертвая тишина, потому что никто не понял, что происходит. Мы продолжали кататься, потому что это могло быть что угодно — может, уши заложило, может, лампа какая-то лопнула. Но скрежет-то своих коньков в мертвой тишине мы услышали. А потом в этой мертвой тишине публика стала в такт хлопать в ладоши, чтоб поддержать нас.

— И все-таки по одной десятой балла каждый судья у вас снял…

— Там был такой швейцарский судья Эндерлин, юрист. Он предложил два варианта: или прокатать программу заново под музыку, или они снизят нам оценку за программу, поэтому и было тогда 5,9. Тогда в правилах это не было оговорено. Но артист если вышел, он играет, что бы ни случилось, хоть бомба взорвется, он играет свою роль, так и мы должны, когда выходим на старт, тем более на чемпионат мира.

Это не было сделано конкретно под наше выступление. Просто впервые чемпионат мира проходил в социалистической стране, и все это стало отголосками известных событий в Чехии.

— Но тогда этот человек не был найден?

— Не знаю, этим занимались другие люди, кто-то из органов. В глаза мы друг другу не посмотрели. Но произойти это на турнире могло с каждым из лидеров сборной СССР.

— Возвращаясь к Жуку: чем он прежде всего запомнился вам как тренер и человек?

— Первыми, кто ездил на чемпионаты Европы и мира, были он и его будущая жена Нина Жук. Он сам проходил через все это, сам учился у всех, поэтому он очень хороший технарь. У него очень хороший тренерский глаз. Он был одним из первых, кто все снимал на видеокамеру, а в дальнейшем просматривал и анализировал.

Жук всегда был жадным до работы — не щадил ни себя, ни учеников. У него было не так много спортсменов, как, например, у Этери Тутберидзе. Одна пара, и он с ней работал. Помню, я как-то сказал, и все за это зацепились, что ЦСКА держался на трех китах: это Тарасов Анатолий — хоккей, Александр Гомельский — баскетбол, и Жук. Это три столпа, у которых спортсмены выигрывали все. А Жука я называл "маршал Жуков фигурного катания".

— В 1974 году вы переходите тренироваться к Татьяне Тарасовой. Опишите, каким она была человеком в то время?

— Мы пришли к ней готовыми, титулованными. Она грамотно сделала, не став нас переделывать. Она стала по чуть-чуть раскрашивать нас, не трогая технику, не предлагая революционные идеи. Хотя тренеры в таких ситуациях часто говорят: "Забудьте все, чему вы раньше учились". Но не Тарасова. Начали потихонечку, потом вместе стали программы делать, вносить идеи, каждый год мы придумывали какие-то поддержки, за счет этого мы так долго могли быть на довольно высоком уровне.

— Все говорят: чтобы пара скаталась, должно пройти минимум два года. А у вас спустя два года с новой партнершей — Олимпиада. С какими мыслями на эти Игры ехали?

— Ира мне говорила, что Олимпиада — это не чемпионат мира, проходит не каждый год, если не выиграл в этом году, на будущий ничего не исправишь. Потом, буквально через месяц после Олимпиады, на туре в Сибири меня прихватил аппендицит, причем гангренозный. Случись это на два месяца раньше, Олимпиада пролетела бы мимо. Спорт движется очень быстро — ты что-то планируешь, а потом кто-то открыл окно, тебя продуло, и четыре года ушли насмарку. Олимпийский чемпион — это вечное звание, и я это почувствовал.

Было такое психологическое напряжение, что я после проката до бортика доехал, а ногу через бортик поднять не могу. Так и сел на него. А буквально через две недели был чемпионат мира. Тогда там был грипп — я заболел, Ира заболела, но откатали так, что никто этого не заметил.

— Потом был перерыв, вы стали родителями. Когда ты выходишь на лед уже не просто с партнершей, а выбрасываешь на три метра мать своего ребенка, это как-то меняло вас в работе? Ваши отношения на льду тогда изменились?

— Нет. На возвращение нас сподвигнул Сергей Павлов, министр спорта. Мы в 1978-м пришли к нему и сказали, что заканчиваем, на что он ответил: "Замечательно, вы сейчас рожаете, а к 1980-му потом возвращаетесь, и мы поедем на Олимпиаду". Сын родился 23 февраля, в апреле мы снова начали тренироваться. В сентябре уже были готовы к сезону. Мы поняли, что можем. Нужно просто доработать до Олимпийских игр, мы начали новый цикл.

— На Олимпиаде-80 вам пришлось очень непросто из-за международной обстановки и напряженных отношений с США.

— Наши войска тогда вошли в Афганистан, и пошла антисоветская лирика. Мы были первой делегацией, которая приехала на Олимпийские игры в американский Лейк-Плэсид. Нас предупреждали, что мы не должны ходить в нашей спортивной форме, на которой были герб и флаг. Но в первый же день мы вышли в этих костюмах, и в одном магазине к нам подбежал человек со словами, что мы, русские, напали на бедный Афганистан. Мы вышли, но он за нами побежал и сказал спасибо, потому что раньше он не знал, что существует такая страна. На следующий день во всех маленьких магазинчиках были пожелания успехов на ломаном русском языке всей сборной по фигурному катанию.

— Правда, что вы жили в деревне, которая должна была после Олимпиады стать тюрьмой для малолетних преступников?

— Да, вся Олимпийская деревня была построена с тем учетом, чтобы все переоборудовать под тюрьму. Мы жили не в номерах, а в камерах с двухъярусными койками — рукомойник, общий душ, плюс ведро воды — было очень сухо, и за ночь вся вода оттуда испарялась. Мы жили все вместе, к нам приезжали тогда Кобзон, Лещенко, Винокур, Сенчина, наша бригада поддержки, и они с нами виделись, выступали. Был случай — мы ехали по городу, и водитель не мог найти Олимпийскую деревню. Мы ему объяснили, что там будет тюрьма, в итоге он завез нас в действующую. Заключенные нам махали из камер, и только потом полицейский подсказал водителю, где будущая тюрьма.

— А вы с кем "сидели в тюрьме"?

— По Олимпийской хартии мужчины не могли жить в одном номере с женщинами. Причем к нам, мужикам, вход был свободный, а у дам сидит охранник, туда нам было нельзя. Охранники там вообще везде сидели, территория была огорожена, и нас даже в полицию однажды забрали. Вышли погулять, нас тут же засекли камеры. В общем, вот так мы стали первыми жителями американской тюрьмы.

— Ирина Константиновна уже стала олимпийской чемпионкой в третий раз, понятно, что выше только звезды. Не было ли у вас желания кататься дальше с другой партнершей?

— Если честно, на этом запасе мы могли еще пару лет выигрывать. Но я после этого лет десять, наверное, на коньки не вставал. Говорят, что легче выиграть, чем потом удержать это звание, потому что ты стремишься за теми, кто сильнее, тянешься за ними, и вот ты выиграл, стоишь, а над тобой только небо. От тебя требуют, ты должен себе придумывать, куда тянуться дальше, чтобы не догнали, а нет уже такого сильного стимула. У меня такое случилось после первой Олимпиады, был аппендицит, потом в отпуск ушли, я поправился, 3–5 кг прибавил.

Сезон надо начинать, а зачем это нужно? Я четырехкратный чемпион мира, олимпийский чемпион, все уже есть, а нужно пахать, приводить себя в порядок. И тут подошла Тарасова: "Ребят, я нашла еще музыку, давайте программку новую поставим". И мы пошли еще на цикл. А здесь все вроде пройдено, Шурику был год. Мы тогда приехали, на руках сына держу, говорю: "Где папа? Где мама?" А он на сервант показывает, где наша фотография стоит. Как бабушка с дедушкой показывали, так он и выучил. Поэтому решение завершить карьеру было разумным.

— Повезло ли вам в жизни с друзьями?

— У нас все было связано в основном с друзьями из спорта. Я общался с Сашей Тихоновым, сейчас ему как раз было 75 лет в январе, он в Минске живет. Мы большой группой ездили к нему, поздравляли с днем рождения, он собрал человек 200 или 300. Я был дружен с Жорой Проскуриным, была такая красивая оригинальная пара Карелина — Проскурин. Он помогал мне с азами парного катания, подсказывал. Когда мы перешли к Тарасовой, он тоже подключился вторым тренером. Они вместе катались, в свое время они были чемпионами Универсиады.

— Насколько любовь играла решающую роль в вашей жизни? Или спорт был на первом месте?

— Всегда и везде на первом месте стоит работа. Порой сложно семейную жизнь отделить от спортивной, чтобы одно не мешало другому. Много было семейных пар — 35 лет прошло со дня свадьбы Моисеевой и Миненкова, вспомните тех же Тамару Николаевну и Игоря Борисовича Москвиных. Но у кого-то это протекает безболезненно, а у кого-то бывает и так, что потом, когда кончается спорт, уже нет каких-то общих интересов, и эти пары распадаются. Это индивидуально, у каждого по-своему.

— Как вы смотрите на современное парное катание? Как оцениваете уровень того, что делают современные спортсмены?

— Прошло 42 года, как мы закончили. Естественно, спорт не стоит на месте, но в парном катании много сделали поблажек, у нас нельзя было за бедро брать в поддержках, только рука в руку. Когда у Жука стали делать поддержки на прямых руках, его стали наказывать, потому что это акробатический элемент. А сейчас очень много вариаций, стало интересно. Конечно, усложнилась прыжковая часть. Если в наши времена двойным акселем владели две-три пары, то сейчас его делают юниоры в короткой программе.

Но все стало расписано, условно: три поддержки, два прыжка, вращение, тодес — пока сделал, вот и программа закончилась. Мы катались пять минут, а сейчас уже четыре, и в них нужно успеть все сделать. Много разговоров о запретах, но они ни к чему хорошему не ведут в любом виде спорта. Это как сказать: "Давайте будем брать высоту не больше двух метров, а то опасно".

— Сейчас на конгрессе ISU в Пхукете повысили возрастной ценз. К 2024 году повысят до 17 лет, то есть мы не увидим больше на Олимпиадах спортсменок 15–16 лет. Как вы к этому относитесь?

— Я думаю, они погорячились. Раньше мы шли в школу, не умея ни читать, ни писать, нас потом этому научили. Сейчас дети в школу приходят уже с умением писать, читать, еще и Zoom родителям на компьютер поставить могут. Идет омоложение человечества в принципе. Конечно, дети меньше боятся, но и с ними надо уметь работать. Я считаю, это на антироссийской волне произошло, тем более что наши девушки выигрывали все, брали все пьедесталы. В других странах не готовы к этому. Думаю, эта временная мера отойдет с годами.

— Тарасова и Морозов на Олимпиаде в Пекине заняли второе место, уступив китайцам. Как вы думаете, сказалось ли на результате, что соревнования прошли в Китае?

— Да, сказалось — в пользу китайцев. Думаю, в другой стране могла быть борьба. Для китайцев это была единственная возможная золотая медаль в фигурном катании, они все туда положили, отдали бы все что угодно, чтобы ее получить. Хотя наши ребята свое дело сделали, выше головы, естественно, не прыгнешь, но они показали, что могут биться.

— В женском одиночном катании за кого болели? Как восприняли ситуацию с Камилой Валиевой и победу Анны Щербаковой?

— Вначале у нас был чемпионат России, допинг-пробы отослали, потом чемпионат Европы. Где были эти пробы? Приехали на Олимпиаду — снова ничего. Они ведь не перед Олимпиадой это вытащили, а после командного турнира. Наши бы Валиеву заменили на другую девочку, и вопросов бы не было. Но нет, это было сделано специально, когда нужно. Кто выиграл от этой ситуации? Я думаю, что точно выиграли букмекерские конторы. Все ставили на Валиеву, а выиграла Щербакова.

— Несколько раз писались запросы в лабораторию Стокгольма, которая изначально была готова выполнить анализ в приоритетном порядке, на что приходил ответ: "У нас пандемия, сотрудники лаборатории не могут в ней находиться и выдать вовремя результаты".

— Вот я и говорю, что кто-то был заинтересован, чтобы вовремя это вынести на широкую публику, чтобы это было именно тогда, когда наши выиграли золотую медаль, которую еще не вручили, да и не уверен, что вручат вообще. Игрища какие-то идут на непонятных уровнях.

Камила умеет собираться, она не раз это доказывала. Думаю, сумеет все пережить и перебороть. Но сейчас весь сезон они будут без стартов. А работать, не имея какой-то конкретной цели, очень сложно. Должен быть какой-то выход. Нужно добиваться, чтобы наших допускали. В теннисе же все встали на рога, и все, играют. Даниил Медведев опять первая ракетка мира. Всех допустили, и белорусов тоже.

— Эмоционально сложным моментом Игр стала реакция Саши Трусовой на серебро. Ее боль увидел тогда весь мир.

— Это и есть самое сложное в олимпийский момент. У Трусовой очень сложная программа, она на пределе своих возможностей, поэтому даже ветерок со стороны мог сыграть свою роль. Щербакова сделала свое. Они молодые девчонки, еще наберутся опыта, все переосмыслят.

Я часто говорю, что соревнования выигрываются и благодаря тому, как ты покажешь себя на тренировках на месте, перед стартом. Все судьи там сидят. Был такой канадец Толлер Крэнстон, он всех "разбивал" на тренировках, но на старте было видно, что он зажат. Нужно успевать все мастерство донести до соревнований. А нам надо быть выше на две головы, чтобы никто не мог приблизиться.

— Самый сложный, наверное, вопрос. В чем смысл жизни?

— Сначала работаешь на себя, потом — на учеников, затем — на детей, теперь и на внуков. В этом и есть смысл. Это поступательное движение одного за другим, ведь все движется, не стоит на месте. Надеюсь, так будет и дальше, а воспоминания этого пути принесут пользу и твоей семье, и твоей родине.