8 июля: день исцеления
8 июля 1819 года Николай Карамзин ( изящный историк и родоначальник массовой российской культуры ) пишет из Царского Села в Москву другу, земляку и родственнику Ивану Дмитриеву ( поэту, родоначальнику русской басни и неподкупному министру юстиции в отставке ): Пушкин "спасен музами". Музы трудолюбиво спасали поэта от болезней: в первом полугодии 1819 года Пушкин болел дважды и оба раза серьезно – лежа на боку. Больничный тогда не брали, да Александр Сергеевич и так на работу не ходил, получая при этом зарплату и ругая, как водится, порядки. А вот болел он честно, приковав себя лихорадкой к кровати. Но для поэтов время болеть – это время сочинять ( другим плодотворным поэтическим временем и местом является тюремное заключение – вспомним, сколько тысяч строчек выдал в сырой темнице Кюхельбекер ). Об этом и пишет Александр Тургенев ( закольцевавший судьбу Пушкина: сначала сделав ему протекцию для поступления в Лицей, а через 26 лет по поручению императора сопровождая гроб с его телом в Святогорский монастырь ) 12 февраля 1819 года Петру Вяземскому ( любезному князю, поэту и камергеру ) в Варшаву: "Пушкин слег: старое пристало к новому, и пришлось ему опять за поэму приниматься". Вдохновение действительно очень похоже на болезнь – это неестественное состояние сознания. Разве у нормального человека бывает так, что мысли в голове волнуются в отваге, и рифмы легкие навстречу им бегут… Нет, это откровенное психическое расстройство: одно в голове бежит навстречу другому, которое при этом волнуется. Так что, одновременно с жаром и недомоганием пошли у Пушкина полным ходом многозвучные песни "Руслана и Людмилы". Вяземский потом напишет в ответ, что он завидует Пушкину – вот бы и ему такую горячку, чтобы так плодотворно пригвоздила его к кровати … он бы такой горячке спасибо сказал, в губы поцеловал бы, если б нашел у горячки губы!.. Впрочем, болезнь была не из легких: дядя Пушкина, Василий Львович, утверждает в письме Вяземскому ( все писали любезному князю в Варшаву ), что у Пушкина корь. Болезнь длилась месяц, больше неугомонному энерджайзеру Пушкину просто не вылежать. " Чувство выздоровления - одно из самых сладостных ", - пишет сладострастный Пушкин. Ради такого чувства и поболеть можно, тем более, что поэмы пишутся быстро… Но в начале марта поэту уже требуются новые ощущения: он бредит войной (" пуля легче лихорадки "), ищет где бы записаться в южную группировку войск, и просит генералов о содействии, - некоторые обещают. Павлу Киселеву ( убившему на знаменитой генеральской дуэли Ивана Мордвинова ) Пушкин не верит: Но он придворный: обещанья Ему не стоят ничего… Зато верит Алексею Орлову: Орлов, я стану под знамены Твоих воинственных дружин… Фото предоставлено Сергеем Суриным Алексей Орлов сменит ненавистного Пушкину графа Бенкендорфа на посту главноуправляющего III отделением имперской канцелярии, а в конце жизни необычно сойдет с ума – будет ползать на четвереньках, хрюкать и есть исключительно из корыта ( нам как-то привычнее во время психического расстройства оборачиваться в волка – но мы никогда не управляли III отделением… ). Но и под знамена Орлова Пушкин не встает, зато вступает в партию "зеленых" – в общество "Зеленая лампа", где не так воинственно, но вполне себе заразительно. В середине июня, Александр Горчаков, без 48 лет канцлер Российской империи, приходит к Пушкину проститься перед дипломатической работой в Европе – и его не пускают: Пушкин опять болен. Уж точно – вреден север для него. Через 6 лет, в августе 1825 года, лицеисты поменяются местами: Пушкин, основательно одичав в Михайловском, узнает, что в деревне Лямоны гостит у Алексея Пещурова, губернского предводителя дворянства ( который предложил свою кандидатуру для надзора над ссыльным поэтом и создал ему необходимую степень свободы: просто не трогал ), его племянник Горчаков, и скорее помчится к однокласснику, а помчаться – означало сесть на коня и проскакать туда-обратно 174 километра. За день. Расстояния не смущали, да и бензин не требовался. Так вот – в тот раз, наоборот, болеть будет Горчаков. Пушкина же пустят – он будет читать лежащему в кровати Горчакову отрывки из "Бориса Годунова" и терпеливо слушать его недоброжелательные замечания... Но вернемся в лето 1819 года. Вот как объясняет истоки новой, июньской пушкинской болезни всё тот же Александр Тургенев в письме – ну конечно всё тому же Вяземскому в, ясное дело, Варшаву: Пушкин очень болен. Он простудился, дожидаясь у дверей одной ... , которая не пускала его в дождь к себе, для того, чтобы не заразить его своею болезнью. Какая борьба благородства, любви и распутства! И ведь до сих пор никто из живописцев не окунул свои кисти, чтобы написать маслом эту гениальную картину – ночной Петербург, сильнейший ливень, не слишком трезвый Пушкин ломится в закрытую дверь невзрачного дома, и женщина в окне с сожалением разводит руками… ай да Пушкин, ай да ливень, ай да женщина! Хорошо постояв под дождем, Пушкин заболел еще сильнее, чем в феврале. Друзья в переписке упоминают злую, гнилую или нервную горячку, под которой подразумевается инфекционное заболевание на фоне сильной лихорадки и, опять-таки – расстройства психики. Пушкин борется с болезнью жертвоприношением: с головы сбриты все волосы, включая неотделимые от имиджа поэта шикарные пушистые бакенбарды, в которых – сила, рифма и своеобразие… Худой, обритый — но живой… Вот бы увидеть, хоть одним глазком, обритого налысо Пушкина без бакенбард. Зрелище, видимо, ни с чем не сравнимое, не для слабонервных… Осенью 1819 года, когда волосы еще не успеют отрасти, Александр Сергеевич будет приходить в театр в парике, и зайдя в какую-нибудь солидную ложу, со словами – "как здесь все-таки жарко!", возьмет да и сорвет с головы парик, чтобы обмахнуться им как веером под крики ужаса смущенных дам. Болезнь испугалась – оставшись без бакенбард, налегке, Пушкин вырывается из ее объятий. Здоровье, сон и сладостный покой вновь в его тесном и простом углу. И одним из главных факторов победы над горячкой были новые рифмы, скорее бежавшие навстречу взволновавшимся мыслям – Позволь душе моей открыться пред тобою И в дружбе сладостной отраду почерпнуть. Это сестре Ольге. Болея, люди вспоминают родных… Другим источником сил была у Пушкина его физическая и спортивная подготовка – тут с Александра Сергеевича нужно скорее брать пример. В бешеный, подтачивающий организм городской образ жизни Пушкина прорывались и элементы здорового деревенского бытия: в распорядок дня поэта в Михайловском и Болдино стабильно входила ванна со льдом ( ванной служила большая бочка ), в которую он погружался, например, перед завтраком, и верховая прогулка либо скоростная ходьба с тяжелой тростью во второй половине суток. Теперь о спорте: давайте возьмем на себя смелость утверждать, что Пушкин сегодня вполне мог бы стать чемпионом мира по современному пятиборью. Это далеко не самый популярный ныне вид спорта, зародившийся еще в Древней Греции, поэтому уточним, из чего состоит соревнование: Фото предоставлено Сергеем Суриным Фехтование Пушкин был лучшим фехтовальщиком Лицея и получал пятерки у знаменитого лицейского преподавателя Александра Вальвиля, который создал свою собственную школу фехтования, издал самый популярный в России учебный трактат "Рассуждение об искусстве владеть шпагою", а с 1816 года руководил подготовкой учителей фехтования в гвардейских кавалерийских полках. Получить "отлично" у такого учителя дорогого стоит! Фото предоставлено Сергеем Суриным Плавание Пушкин любил плавать – лицеисты практически не вылезали летом из местных прудов – особенно в первые четыре года обучения, когда их не выпускали за пределы парковой территории вокруг Царскосельского Лицея ( в один из таких прудов "в припадке задумчивости" кинулся топиться обидевшийся Кюхельбеккер, но друзья, спасибо зарядке, вытащили ). Так что, плавал поэт весьма неплохо, в отличие от своего злого критика Дмитрия Писарева, который, постоянно сбрасывая Пушкина с парохода современности через 30 лет после его смерти, не смог сам совладать с водной стихией и утонул в Рижском заливе практически на глазах своей возлюбленной и ее сына. Фото предоставлено Сергеем Суриным Конкур На конях передвигались в ту эпоху также свободно, как сегодня на велосипедах, электросамокатах и автомобилях: сел-поехал ( поскакал ). Понятно, что Пушкин любил экстремально быструю езду, благо штрафы ГИБДД тогда не приходили по почте, да если бы и приходили – все равно учитель Гоголя нарушал бы скоростные ограничения. Ну и вспомним – как легко национальный гений преодолел дистанцию в 174 километра в августовский день 1825 года… Наверное улетал в степь Пушкин не совсем уж как ветер, то есть – похуже Лермонтова, правда, у Лермонтова был суперконь, на приобретение которого золотая бабушка выслала любимому внуку почти полторы тысячи рублей – в наши дни за эти деньги можно стать обладателем нового немецкого автомобиля. Зато, в отличие от Пушкина, у Михаила Юрьевича были ощутимые проблемы с фехтованием, что едва не сказалось фатально во время странной дуэли с сыном французского посла. Фото предоставлено Сергеем Суриным Кросс Примерно в 8 лет Пушкин в один момент сменил стиль бытия: из неуклюжего и неторопливого превратился в шустрого и неугомонного и стал перемещаться исключительно бегом, чем серьезно действовал на отцовские нервы, особенно когда у Сергея Львовича с утра побаливала голова; в день юный Пушкин преодолевал как минимум полумарафон, – правда, повзрослев, с бега перешел на верховую езду, но не пренебрегал и спортивной ходьбой: с Дельвигом, по сложившейся традиции, они ходили из Санкт-Петербурга в Царское Село пешком, а это 30 километров в один конец. Мы так можем сегодня? Фото предоставлено Сергеем Суриным Стрельба Стрелял Пушкин много и с удовольствием; жизнь дворянина начала XIX века – это постоянная готовность к дуэли; в наше время говорили "хочешь жить – умей вертеться", тогда: "хочешь жить – умей стрелять". В Кишиневе Пушкин, проснувшись, тут же стрелял в стенку напротив в качестве утренней зарядки; в Михайловском, выбежав с утра на крыльцо, палил в ближайший амбар, пугая разбегавшихся крепостных; и ходил не иначе, как с тростью в три с половиной килограмма, готовясь к поединку с феноменальным стрелком эпохи Федором Толстым-Американцем – чтоб не дрожала рука во время выстрела. Умел, умел стрелять поэт! II. 8 июля 1830 года Если 8 июля 1819 года поэта отпускает болезнь, то через 11 лет, в 1830 году, поэта отпускают вчерашние подружки и вся эта безграничная и сумасбродная холостая жизнь с загулами, разгулами и безумными долгами после нескончаемых карточных игр. Убыток от карточных проигрышей национального гения составлял не менее 60 тысяч рублей. Это приблизительно миллион долларов на данный момент, – если уж проигрывать, так по-крупному, чтобы быстро приводить в волнение угаснувшие чувства. Прощаясь с холостой жизнью, Пушкин, на ход ноги, устанавливает личный рекорд, проиграв за одну игровую вахту в мае 1830 года 24 800 рублей ( около полумиллиона нынешних долларов ) профессиональному игроку с жаркой фамилией Огонь-Дугановский ( возможный прототип Чекалинского в "Пиковой даме" ). Но больше Пушкин практически уже не играл, остепенился. Так, пару раз по старой памяти. Поэт помолвлен, через девять месяцев свадьба. Пошла другая жизнь – от части ошибок удалось исцелиться. Пушкинская обитель ( трудов и чистых нег ) наконец-то достраивается – только одна картина в углу, всё просто. И кажется, что покой и воля вполне себе достижимы… Исполнились мои желания. Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна, Чистейшей прелести чистейший образец. Фото предоставлено Сергеем Суриным Этот знаменитый сонет, который Пушкин написал 8 июля 1830 года – через три месяца после помолвки и за семь месяцев до свадьбы – единственное посвящение жене. Исцелившись от карточных долгов, поэт стремительно влезает в другие: содержать чистейшую прелесть – как в карты играть: необходимы крепкие нервы, большие деньги и непомерная любовь – на грани вечной страсти и психического расстройства. Но есть наслаждение в бою и в прогулках по самому краю бездны.
