В неравном бою с Западом сербы изменили ход истории, но война не закончена
Двадцать два года назад началась агрессия НАТО против Союзной Республики Югославии, унесшая жизни тысяч людей и ознаменовавшая очередной этап расчленения этого некогда сильного балканского государства. Свои воспоминания и мысли по этому поводу ИА REGNUM изложили очевидцы тех событий — сербские и российские эксперты, политики и журналисты.
Часлав Копривица, философ (Белград):
Амероцентричный Запад для того чтобы подтвердить свои геополитические выигрыши эпохи однополярного мира 24 марта 1999 года начал то, что, по его убеждению, должно было быть похоже на одну из десятка коротких и молниеносных воин, которые США вели на всем протяжении ХХ века. Но народ, который, следуя своей исторической судьбе еще со дня битвы на поле Косово в 1389 году, периодически повторяет центральный момент своего национального предания, согласно которому лучше умереть за справедливость, чем жить с позором, в очередной раз проявил невиданный коллективный героизм. На сербскую готовность заплатить за выживание народа личной жертвой агрессор, так же как и его геополитические и ментальные предшественники на Балканах — турки-османы, австро-венгры, немцы — быстро ответил решимостью идти до конца в проекте уничтожения сербов. Война была остановлена (но не закончена) подписанием резолюции 1244 СБ ООН. Этим документом сербы юридически, но не фактически защитили суверенитет и целостность своего государства. Агрессия закончится тогда, когда будут аннулированы ее последствия — после реинтеграции временно оккупированной колыбели сербского государства Косово и Метохии — в состав Сербии. Как и в 1941 году или в 1914 году сербы ответили «нет» на дикарские ультиматумы «цивилизаторов», и своими действиями во имя свободы и чести повлияли на мировую историю. Агрессия НАТО 1999 года стала увертюрой для возобновления намного более здоровой многополярной концепции международной политики.
Стеван Гайич, политолог (Белград):
Бомбардировки, вернее, агрессию НАТО против СР Югославии (в первую очередь Сербии) в 1999 году я отлично помню, несмотря на то, что мне тогда было 15 лет. Это время я запомнил по самым длительных каникулам и дружбе. Помню его по солидарности, которую люди проявляли друг к другу — такой солидарности между соседями, друзьями и даже между абсолютными незнакомцами я никогда не видел ни до, ни после этого момента.
Я отлично помню экзистенциальный страх, который я ощутил в ночь, когда «Томагавк» угодил в теплостанцию в районе Новый Белград неподалеку от нашей квартиры. Взрыв меня разбудил, а свет от пожара был настолько сильный, что мне казалось, что горит комната, в которой находились мы с братом. Брат успокаивал меня, пока я безуспешно пытался зашнуровать ботинки. После этого мы бросились вниз по лестнице и выбежали на улицу. Я помню, что я тогда делал все наоборот в отношении советов, которые нам давали в телепередачах. Все тогда вещали, что когда начинается нападение, нужно спуститься в убежище. Я предпочитал выходить на улицу, так как считал, что лучше погибнуть на свежем воздухе, чем умирать в агонии, задыхаясь под завалами. Слава Богу, эта судьба меня миновала, но многие мои соотечественники, особенно в сербской провинции, погибли.
Правды ради надо сказать, что бомбардировки Белграда в 1999 году нельзя сравнить с тем, что город пережил в 1941 или 1944 году, или со Сталинградом и блокадой Ленинграда. Однако психологическая травма была сильной: бомбардировки телецентра, посольства Китая и здания Центрального комитета, которое находится по соседству со мной, здания полиции и Генштаба в центре города, узнаваемого символа Белграда — телевизионной башни на горе Авала… Мне запомнились эти дни и по похоронам пилота МиГ-29 Миленко Павловича, который героический погиб в неравном бою. Его сын Срджан был моим одноклассником.
Последние три дня бомбардировок я провел в России как гость журналистов «ТВ-Центра». Так как мой отец журналист, я оказался среди детей сербских журналистов, которых в знак солидарности российские коллеги пригласили в гости. Мы проживали в детском лагере «Искорка» неподалеку от аэропорта Домодедово. Первую неделю никто из нас не смог заснуть из-за звука самолетов. Мы знали, что мы не в Белграде, и что это пассажирские, а не военные самолеты, но инстинкт выживания не хотел это воспринимать.
Конец бомбардировок я встретил в Москве у Останкинской телебашни, которую мы как раз навещали. Там десятки мониторов показывали, как наша непобеждённая в войне армия из-за мирного договора Милошевич — Ахтисаари — Черномырдин уходит с территории Косово, и как НАТО под восторженные крики местных албанцев въезжает в наш край. В это время сербы покидали свои дома, а незадолго после этого эти дома сожгли албанцы во время погрома. К сожалению, до этого я уже испытывал чувство поражения и скорби: когда мне было 11 лет, я смотрел, как сербы, которых предал Слободан Милошевич, покидают свои дома в Республике Сербская Краина, и как туда заходит хорватская армия.
Бомбардировки закончились и наступила длительная оккупация как Косово и Метохии, так и оставшейся части Сербии, только в более изощрённой форме. Эта оккупация продолжается до сих пор. Но намного позже, после моего визита в Косово и Метохию, посещения православных монастырей и разговора с сербским населением я понял, что эта оккупация — временная, как и все предыдущие, и что сербы вернутся в Косово, как только вернутся к своим корням. Этот глубинный метафизический процесс начался. И чудо шествий православных верующих в Черногории говорит о том, что возрождение началось во всем сербском народе.
Деян Берич, сербский доброволец, боец армии ДНР:
Сербская армия, благодаря данным российской военной разведки и сведениям одного француза, знала, что 24 марта 1999 года силы НАТО начнут бомбардировки Сербии. За четыре дня до начала бомбардировок все мое подразделение добровольцев собралось вместе, мы не ждали мобилизации. Мы помогали регулярной армии вывести технику из казарм. Также нашей задачей была нейтрализовать группы террористов, которые пытались препятствовать обороне. Во время агрессии я также некоторое время провел в Косово. После ожесточенных боев с террористами «Освободительной армии Косово» и регулярной армией Албании нас заменили свежие бойцы, а мы были направлены в деревню Эрдевик на границе с Хорватией, где ожидалось нападение пехоты НАТО в случае наземной операции.
Для меня лично 24 марта — это день, когда полностью обрушилось международное право, когда СБ ООН показал, что у него нет никакого реального авторитета. НАТО действовал без санкции СБ ООН, против собственного устава и за это никто не был привлечён к ответственности.
78 дней бомбардировок показали разницу между славянским миром и Западом. Запад откровенно поддержал террористов ОАК, к тому же они и сами совершили преступление, невиданное с момента завершения Второй мировой войны. Основной целью НАТО были мирные жители. Уничтожали больницы, роддома, ТВ-центры, школы, детские сады, церкви…
Младжан Джорджевич, сербский политик:
Мне это событие запомнилось как трагедия для всего сербского народа. Это одно из самых трагический воспоминаний моей жизни. Все это закончилось оккупацией Косово и Метохии, что для меня как косовского серба особенно болезненно. Сотни тысяч сербов были изгнаны из Косово. Мы все еще не восстановились после этой агрессии ни морально, ни экономически, ни физически. Я помню жертвы. Этих людей убивали бомбами без санкции СБ ООН. Но я помню также дух сопротивления в сербском народе, солидарность и общность в борьбе.
Ольга Гарбуз, журналист (Москва):
Бомбардировки Югославии стали тем моментом, когда в жизнь нашей семьи вошел телевизор. До этого его не включали — не потому, что семья была аполитичной. Как раз наоборот. Развал Советского Союза и 90-е годы воспринимались крушением всех основ, на которых держалась наша жизнь. Выключенный телевизор был попыткой защититься от настигшей нас катастрофы, потому что смотреть его было невозможно. Но в марте 1999-го новости по телевизору стало невозможно не смотреть. С тех пор в моей памяти черное белградское небо и красные сполохи, напряженное ожидание очередного выпуска новостей и того, что будет дальше.
Агрессия НАТО против сербов однозначно воспринималась как угроза Запада в адрес России. Поэтому знаменитый разворот над Атлантикой отозвался в нас надеждой, что после горькой череды поражений и последовательной сдачи своих позиций Россия, наконец, поведет себя как великая держава и не позволит раздавить сербов.
В марте 1999 года я была ученицей 8 класса московской школы. Моей лучшей подругой была Марьяна, у которой папа был серб. Я уже была наслышана о сливах в их саду и о том, как в Белграде здорово, и мечтала однажды увидеть все это своими глазами. Но сейчас первая мысль была о сестрах и брате Марьяны, таких же подростках, как и мы, которые там, под бомбами, пока мы каждый день ходим в школу в мирной Москве.
Каких-то серьезных обсуждений в школе исторических событий, которые разворачивались на наших глазах, я не помню. И это весьма показательно. Истории нас учили, в частности, по нашумевшему учебнику Долуцкого, с которого тогда не был снят гриф Министерства образования. Когда через два года в Нью-Йорке случится 11 сентября, старшеклассникам на уроке истории предложат почтить память погибших американцев минутой молчания. Я сразу вспомнила о жертвах бомбардировок Югославии: в память о них нам никто вставать не предлагал. Так мы получили один из первых уроков двойных стандартов, так мы узнали, что человеческие жизни имеют разную цену.
В Белград я впервые приеду почти четыре года спустя. Помню, как в трамвае, ехавшем по бесконечному бульвару короля Александра (бывшему бульвару Революции), я вглядывалась в лица. Обычные люди — какой-то парень в наушниках, женщина лет пятидесяти смотрит в окно… Как это, когда бомбят твой город? На улице князя Михаила продавали открытки с фотографиями разбомбленного Белграда и майки с Милошевичем, Караджичем, Младичем. Туристов почти не было. Зато, услышав русскую речь, к нам не единожды подходили на улице: русские? Откуда? В этом вопросе звучала какая-то отчаянная надежда. А мне неизменно было перед этими людьми неловко и стыдно, потому что мы не помогли, мы не спасли. Чувство вины перед сербами, будто бы притупившееся с годами, тогда ощущалось необыкновенно остро.