Грустный седой мудрец Корней Чуковский
Корней Чуковский, родившийся 140 лет назад, всего в жизни достиг сам, без знакомств и протекций. Не закончив даже школу, овладел громадными знаниями. Был фантастически начитан, эрудирован, выучил английский – без преподавателей, только по книгам и самоучителям. Стал одним из самых известных людей мира, в Оксфордском университете удостоился почетной степени доктора литературы.
Выступление мэтра на торжественной церемонии начиналось словами: «В юности я был маляром…»
Круг интересов Чуковского необозрим – он был поэтом, писателем, переводчиком, публицистом, критиком, сочинителем сказок для детей. А начал с журналистики – он, уроженец Одессы, стал писать для «Одесских новостей». Позже, в качестве корреспондента этой газеты, отправился в Лондон…
Пересказывать огромную биографию Чуковского нет смысла – она известна. Говорить о том, что написал массу интересных, полезных книг – тоже ни к чему. И уже тем более повторять, умиляясь, что Корней Иванович был автором «Мойдодыра», «Телефона», «Айболита», «Крокодила», «Федориного горя» и других детских сказок. Они, кстати, принесли ему не только широкую славу, но и огромные неприятности. Чуковский вообще был накануне литературной дисквалификации – на него ополчились Троцкий и две важные большевистские вдовы – Ленина и Свердлова.
Чуковский, как и многие советские литераторы, прошел через строй глупых критиканов, малообразованных личностей, злобных доносчиков. Если до 1917 года он не испытывал никаких проблем с публикациями, то при Советской власти они начались очень быстро. В его сказках мстительные большевики видели подтекст: вредный и опасный. Впрочем, иногда колотили просто так, для острастки.
В 1922 году Троцкий, который весьма недурно владел пером, в «Правде» обрушился на Чуковского за «Книгу о Блоке». Разъярился председатель Реввоенсовета изрядно – его рецензия была буквально мокрой от брызжущей ядом слюны:
«Этакое шарлатанство слов, этакая непристойная неопрятность мысли, этакая душевная опустошенность, болтология, дешевая, дрянная, постыдная!»
Прочитав статью Троцкого, Чуковский испугался. И уже представлял себе топот за дверью, требовательные звонки, стук прикладов в дверь. С ордером на арест к нему не пришли, но нервы портили еще долго…
Крупская в статье, опубликованной в «Правде» в феврале 1928 года, писала о сказке «Крокодил»:
«Приучать ребенка болтать всякую чепуху, читать всякий вздор, может быть, и принято в буржуазных семьях, но это ничего общего не имеет с тем воспитанием, которое мы хотим дать нашему подрастающему поколению. Такая болтовня — неуважение к ребенку. Сначала его манят пряником — веселыми, невинными рифмами и комичными образами, а попутно дают глотать какую-то муть, которая не пройдет бесследно для него…»
Вдова Ленина резюмировала: «Я думаю, «Крокодил» ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть».
Впрочем, Крупская, точно пиявка, пристала и к книге Чуковского «Мастерство Некрасова» – мол, не там и не те расставлены акценты, даны не те значения. И вообще очевидно, что «все это мог писать только идейный враг Некрасова. Мелкими плевками заслоняет он личность «поэта мести и печали».
Чуковский был ошеломлен, пытался выбраться из-под груды обвинений, но они сыпались на него беспрерывно, ушибая морально, отнимая силы, погружая в тоску. Впрочем, лучше полистать страницы его дневника…
«Бедный я, бедный! Неужели опять нищета?.. Пишу Крупской ответ, а руки дрожат, не могу сидеть на стуле, должен лечь…» Это запись от 3-го февраля 1928 года.
Идут годы, но над Чуковским продолжают издеваться. 28 декабря 1934 года он записывает:
«…около месяца назад прошел неясный слух, будто Волин (начальник Главного управления по делам литературы. – В.Б.) имеет какие-то возражения против «Крокодила». Вчера в Детгизе я наконец дозвонился до него — и он сказал мне, что считает, что «Крокодил» — вещь политическая, что в нем предчувствие февральской революции, что звери, которые по «Крокодилу» «мучаются» в Л-де, это буржуи и проч. и проч. и проч.»
Нелепица! Но потом Волин захотел, чтобы «Крокодил» был напечатан в старой редакции. На что Корней Иванович резонно «указал ему, что это невозможно, потому что найдутся идиоты, к-рые подумают, что стихи:
И вот живой городовойЯвился вновь перед толпой –
включают в себя политический намек.
Он согласился со мною и просил позвонить завтра утром…»
Кончилось тем, что «Крокодил» был запрещен. Литературные начальники сочли, что события в сказке – намек на происходящее в Ленинграде – колыбели революции. Под подозрение попали, в частности, такие стихотворные строки:
Там наши братья, как в аду —В Зоологическом саду.О, этот сад, ужасный сад!Его забыть я был бы рад.Там под бичами палачейНемало мучится зверей.
Чуковского заставили покаяться, о чем он на склоне лет горько жалел: «Я писал плохие сказки. Я признаю, что мои сказки не годятся для строительства социалистического строя...»
Он, несчастный, даже обещал написать сборник стихов для детей «Веселая колхозия». Но – не смог.
Потом от Чуковского все-таки отстали, благо других жертв было достаточно. Однако у Корнея Ивановича надолго пропала охота сочинять сказки. И еще долго пришлось страдать от своей «чуковщины»…
Некоторые литературоведы считали, что в своем дневнике Чуковский фиксировал не все, что происходит в его жизни. Мол, его записи приглажены, отредактированы на тот случай, если ими заинтересуются «компетентные органы».
С этим трудно согласиться. Наверняка битый жизнью Корней Иванович стал осмотрительнее, осторожнее, понял, что не надо уж очень «высовываться». Но, оставшись наедине с собой, часто не сдерживался, давал волю чувствам, писал о том, что наболело. Он – эстет и интеллигент – не мог мириться с ложью, глупостью и безобразиями, царившими вокруг.
…26 июня 1953 года был арестован Лаврентия Берия. Падение одного из ближайших сторонников Сталина, имевшего огромную и, казалось, непоколебимую власть, стало для многих шоком. По стране поползли самые разные слухи. В том числе о том, что грядет очередная денежная и, значит, традиционно грабительская реформа. Какое отношение имел арест Берии к финансовой системе СССР, никто не задумывался. Все бросились спасать свои сбережения…
Из дневника Чуковского 27 июня 1953 года:
«Ни к одной сберкассе нет доступа. Паника перед денежной реформой. Хотел получить пенсию и не мог: на Телеграфе тысяч пять народу в очередях к сберкассам. Закупают все — ковры, хомуты, горшки. В магазине роялей: «Что за чорт, не дают трех роялей в одни руки!» Все серебро исчезло (твердая валюта!). Ни в метро, ни в трамваях, ни в магазинах не дают сдачи. Вообще столица охвачена безумием — как перед концом света. В «Националь» нельзя пробиться: толпы народу захватили столики — чтоб на свои обреченные гибели деньги в последний раз напиться и наесться… Все магазины уже опустели совсем. Видели человека, закупившего штук восемь ночных горшков. Люди покупают велосипеды, даже не свинченные: колесо отдельно, руль отдельно. Ни о чем другом не говорят…»
Безумие утихло так же быстро, как и началось. На следующий день Чуковский записал в своем дневнике: «Был Нилин. Сказал, что Зверев объявил: никакой денежной реформы не будет». Нилин – писатель, Зверев – министр финансов…
Дневники Чуковского, которые он вел на протяжении почти 70 (!) лет жизни, вполне можно считать мемуарами. Седой мудрец не только скрипел пером, но и размышлял. Есть целые большие куски воспоминаний о близких, ставших далекими. Иногда возникали ассоциации, порой вспыхивали, как огоньки прошлого, эпизоды из собственной жизни. Вот один из них: «Очевидно каждому солдату во время войны выдавалась, кроме ружья и шинели, книга Сталина «Основы ленинизма». У нас в Переделкине в моей усадьбе стояли солдаты. Потом они ушли на фронт, и каждый из них кинул эту книгу в углу моей комнаты. Было экземпляров 60. Я предложил конторе городка писателей взять у меня эти книги. Там обещали, но надули. Тогда я ночью, сознавая, что совершаю политическое преступление, засыпал этими бездарными книгами небольшой ров в лесочке и засыпал их глиной. Там они мирно гниют 24 года,— эти священные творения нашего Мао».
Можно представить, как при свете луны, настороженно оглядываясь по сторонам, блистательный писатель шуршит лопатой, закапывая труды вождя! В былые времена за такое святотатство Корней Иванович мог бы огрести, как говорится, по полной…
С годами Чуковский осмелел окончательно. И впрямь, что могли сделать ему, старому, заслуженному писателю, советские властители? Ничего! Даже когда Корней Иванович приютил в Переделкине опального Солженицына, его даже не укорили.
Чуковский видел в молодом коллеге восходящий талант еще с тех пор, как редактор «Нового мира» Твардовский дал ему на рецензию «Один день Ивана Денисовича». Со временем это мнение укрепилось.
Писатели подружились – много общались, обменивались письмами. В последний раз Солженицын приехал в Переделкино в июне 1969 года. Чуковский записал в дневнике: «А.И. пишет роман из времен 1-й мировой войны (1914-1918) – весь поглощен им. Но сейчас почему-то не пишется. Мне очень легко писать то, что я пережил, но сочинять я не могу…»
Через несколько месяцев Чуковского не стало. Ему шел 88-й год, но планов было громадье.