Тюремные университеты: шах и мат на «черной зоне»
Моим новым игровым увлечением стали шахматы. Отточенные в лефортовской тишине гамбиты здесь превратились в средство моего заработка. Шахматистов на зоне было не мало. Между собой они играли «без интереса», «по-маленькой» и на приличные суммы. Первое время я осторожничал и долго прощупывал возможных соперников, выяснял их сильные и слабые стороны. Гуляя по отрядам с чёрно-белой картонкой, я высматривал на тумбочках умные книги о шахматах и если находил их, то выпрашивал и на пару ночей растворялся в теории дебютов и эндшпилей. В первом же турнире, ещё в отборочных матчах, я попробовал свои силы с основными мастерами лагеря и понял, что играю не хуже каждого из них. Подавив гордыню, я проиграл четверть финала обеспеченному москвичу. Тот сидел за сбыт наркотиков и, вопреки мифам о проблемах «барыг» на чёрных зонах, чувствовал себя неплохо. Естественно, пополняя «обшак» на довольно крупную сумму в месяц. Как-то раз я пригласил москвича на чашечку кофе. Естественно, несколько партий в шахматы «на чисто символическую сумму» пришлись по вкусу нам обоим. Седой мужчина с изрытым кожной болезнью лицом играл вдумчиво, дерзко и, порой мне казалось, непобедимо. Но если мне удавалось выдюжить треть игры и после заманчивых жертв москвича не поддаться соблазну резкой контратаки, то ход за ходом, а партию я отжимал. Однако выигрывать я позволял себе не часто. Терпеливо ждал, инвестируя в будущее. Проиграв москвичу за два дня десяток-другой партий, я услышал долгожданное: «Чего мы вату катаем, может поднимем ставки?» Стоимость наших многочасовых партий поднялась до полутора тысяч, и я стал потихоньку отыгрывать потери. Игровой «потолок» у москвича был в червонец, что и увеличило мой ежемесячный доход ровно на эту сумму. Я стал кушать мясо, сыр и шоколад. Иногда наши партии откладывались на следующие сутки, и тогда я ночью обыгрывал на маленьких шахматах различные варианты. Наутро, по красным глазам москвича я понимал, что бессонная ночь была не только у меня. Я перестал читать художественную литературу, писать рассказы и на улицу я выходил только на проверки и в туалет. На жалкое подобие бани я и вовсе махнул рукой и мылся в раковине — так быстрее. Круг моего общения сужался с каждым проигранным днём и, в конце-концов, люди перестали меня интересовать. За исключением тех, кто играл в шахматы на деньги. Я пошил себе новую робу из чёрного кабардина. «Семейник» ежемесячно затаскивал с воли медовый Чак-Чак. В наших с ним тайниках появились новые современные «запреты». Смотрящий за игрой лагеря стал со мной здороваться, благо «грел» я и «крышу», и санчасть, и карантин. Мне снились кони верхом на слонах, а однажды я словил поллюцию после грандиозного секса с белой королевой. Потерял я «сладкого» москвича неожиданно, но предсказуемо. Увлёкшись, я два раза подряд выиграл чемпионат лагеря, и мой «дорогой партнёр» помахал мне рукой. Постепенно играть со мной перестали и другие шахматисты. Гамбитные ломки не давали мне покоя ещё месяц, но постепенно тяга к заумным баталиям сошла на нет и у меня. Я очнулся, стряхнул с себя шахматное похмелье и снова обрёл радость жизни среди книг и гантелей. Правда, и сыр исчез.