50 лет назад было принято решение построить Байкало-Амурскую магистраль

Все началось с того, что пропал Скорынин. Работал он в молодежной газете в городе Благовещенске, и вот совершенно случайно я узнаю, что он уволился и уехал неведомо куда, никого не предупредив.

За месяц до его исчезновения я получил письмо, в котором Саша писал, что работать в журналистике стало душно и невыносимо. На рукописном листочке с его бисерным почерком стояла дата - май 1974 года.

Два года назад мы с ним закончили факультет журналистики на Урале и приехали работать на Дальний Восток: он в Благовещенск, я в Хабаровск. Вроде бы учились вместе, одни лекции слушали, по одним учебникам готовились к сессиям, а вот поди ж ты - мне в профессии не душно, а ему - душно. Теперь-то я понимаю: возраст у нас был разный (Саша постарше), да и книжки мы читали разные; в его чтении было куда больше кислорода, чем в моем. Оттого-то в разгар брежневского застоя трудно дышать в газете стало ему, а не мне. Словом, Сашка пропал: ни писем, ни вестей, ни звонков.

Летом того же года я прилетел в командировку в Амурскую область. Там начинались изыскательские работы трассы века - Байкало-Амурской магистрали. Главный изыскатель БАМа Александр Алексеевич Побожий долго размышлял, куда бы меня отправить, но в конце концов вопрос решился сам собой: "Вон во дворе вертолет лопастями крутит, - сказал он, - лети-ка ты в партию Петра Баулина, путь неблизкий, зато ребята там хорошие".

Утром мы искупались в холодной речке, Сашка вручил мне рейку, сам взял теодолит, и мы отправились на трассу

К Баулину так к Баулину! Я забрался в Ми-6, штурман закрыл дверь, и мы взлетели. Я огляделся. Два огромных бака с горючим, шесть ящиков со свежей капустой, мешок картошки и деревянный ящик с бутылками питьевого спирта - это все, что мы везли в партию Баулина. Примерно через полтора часа внизу мелькнула змейка речки. "Это Брянта, - сказал штурман, - скоро садимся". Еще минут десять, и вертолет приземлился на речной косе. Встретила нас милая девушка-повариха. То-то радовалась она капусте и картошке. Ящик со спиртом тихо и быстро унесли в палатку начальника партии. Оказалось, что все изыскатели на трассе. Я стал ждать, когда они вернутся в лагерь.

В седьмом часу вечера на мари загрохотал гусеничный тягач, и уже через пять минут на галечник из недр этого чудовища посыпался веселый изыскательский народ. Последним из тягача вылез рыжий парень с опухшей от мошки и комаров физиономией.

Я ахнул и присел на ящик с капустой: это был Сашка Скорынин.

Мы обнялись, хлопали друг друга по бокам, потом он показал мне лагерь, потом мы ушли в палатку к Баулину, где втроем употребили по назначению бутылку спирта, закусывая блюдом из привезенной капусты. Оказалось, что у Сашки день рождения, 18 июня. А я, позорник, забыл. Зато и теперь, более чем сорок лет спустя, помню дату нашей встречи на Брянте.

Утром мы искупались в холодной речке, Сашка вручил мне рейку, сам взял теодолит, и мы отправились на трассу. Так и провели день: я держал рейку, он глядел в окуляр теодолита. Мошка нещадно поедала нас, но мы не замечали гнуса. Мы разговаривали, как в студенчестве - о самом главном: о журналистике, о свободе, о социализме, о Брежневе, о диссидентах, о партии, о комсомоле, о Солженицыне, о любви счастливой и несчастной, о том, почему люди приезжают сюда на БАМ, что здесь ищут, что находят... Почему приехал он, сбежав из города и журналистики, почему приехал я, из города и журналистики не сбежавший?

Уже в конце дня я спросил его: слушай, а чего мы там измеряли с тобой, ты хоть бы объяснил. "Считай, что мы с тобой, - объявил он торжественно, - начертили осевую линию будущей магистрали".

На следующее утро на нашей косе приземлился вертолет: надо было улетать. Мы обнялись. Я летел и думал о том, что мы с ним выбрали разные партии. Я - КПСС, он - партию изыскательскую. Я думал, кто же из нас прав, уже предчувствуя правильный ответ...

Сегодня, спустя много лет, я полагаю, что по большому, гамбургскому, счету прав был Саша. Но если уж по тому самому счету, то надобно добавить и еще кое-что. Конечно, и мне из двух партий следовало бы выбрать изыскательскую. Но тогда многое из того, о чем я мечтал, в моей жизни не случилось бы.

Например, я не стал бы корреспондентом моей любимой "Комсомолки" в Новосибирске, а потом в Индии. (Для тех, кто не знает: собкором "Комсомольской правды" в ту пору можно было стать, только будучи членом КПСС. Фактически отсутствие партбилета в журналистике очень часто играло роль запрета на профессию.) Я не познакомился и не подружился бы с выдающимися журналистами того времени: Василием Песковым, Ярославом Головановым, Инной Руденко, Геннадием Бочаровым, Валерием Аграновским, Юрием Щекочихиным... Эти знакомства стали для меня настоящей профессиональной школой, которой я благодарен и по сей день.

Сегодня я понимаю и другое. Работа на ударной стройке, в геологической, изыскательской партии на далеком Севере или на Дальнем Востоке была для немалой части советских людей формой прорыва из сложившейся и изнурительной советской системы - на территорию личной свободы без идиотских партсобраний, необходимости поддерживать очередной почин, дряхлого генсека и обязательного публичного осуждения неугодного властям писателя или диссидента. Только в нашей стране жесткость контроля и духота общественного устройства искупались простором и свежим воздухом огромной территории, на которой можно было хотя бы немного пожить полноценной частной жизнью по собственному выбору.

Об этом на самом деле была куваевская "Территория". Именно этим и объяснялась ее поразительная и стойкая популярность.

Было и еще одно обстоятельство, о котором именно сегодня надо бы сказать. Тот же БАМ для большинства молодых людей, приехавших строить магистраль, был в их представлении самой главной и самой важной стройкой Отечества (ежедневное внимание телевидения и печатных СМИ к тому, что происходит на БАМе). Это было место, где люди находили любовь, заводили семьи, рожали детей, вершили карьеру или отказывались от нее...

Теперь такого нет. Теперь наши личные, частные судьбы и судьба страны, как правило, отделены друг от друга. Оно и понятно: рынок, частная собственность, корпоративные и бизнес-интересы разных групп... Но когда кто-нибудь в очередной раз с болью начинает говорить о необходимости найти национальную идею, которая способна объединить, интегрировать людей, превратить население в народ, то мне начинает казаться, что эта боль фантомная, она сродни той, которая мучит по ночам старых фронтовиков, потерявших в боях ногу или руку: руки нет, но она продолжает болеть.

Возможно, это болит наша память, в которой до сих пор есть общее дело, общие трудности, общие биографии, позволявшие ощущать себя поколением...

...А Саша умер в Перми: открылась язва желудка, скорая приехала слишком поздно. Он все-таки вернулся в журналистику, но о политике не писал. Писал об интересных людях, о природе. Профессионально, талантливо...

Через неделю после похорон наша такая же "скорая" почта доставила мне его письмо. Саша просил купить ему трехтомник Елены Блаватской "Тайная доктрина". Он продолжал искать ось своей магистрали.