Русский фанат во французской тюрьме: беспредел, банды, освобождение. Большое интервью Ивкина
Российский футбольный болельщик Михаил Ивкин был признан виновным в беспорядках в Марселе во время чемпионата Европы в 2016 году и приговорен к 3 годам лишения свободы. С 2018 года Ивкин находился под стражей во Франции, в последнее время — в центре административного задержания в городе Ним, и только 1 января 2021 года, после долгого и выматывающего судебного процесса, смог вернуться на родину.
Вскоре после освобождения из-под стражи Антон Дорофеев дозвонился Михаилу и смог коротко пообщаться по видеосвязи. Теперь, когда эмоции немного улеглись, Михаил дал Sport24 большое интервью, в котором подробно рассказал о своей жизни в тюрьме и об испытаниях, которые пришлось пройти, чтобы вернуться домой.
Жизнь в тюрьме
— Тебя задержали при пересадке в Мюнхене и впоследствии закрыли в камере. Какие там были условия?
— В тюрьме Мюнхена, как я понял, отдельные камеры. На каждом этаже есть две общие камеры по 6 человек — туда попадают люди, которые изначально пытаются закосить на больничку, но у них не проходит. Так как большинство пытается сделать это по суициду, их закрывают в общие камеры, чтобы они не оставались одни и чтобы не было возможности совершить с собой что-то плохое. А так там одноместные камеры, старая тюрьма с огромными высокими потолками и окном под ним. Чтобы посмотреть в окно, надо было брать стул и вставать на кровать.
— А контингент сидевших какой был?
— Там один человек был, который, как мне рассказали, битой избил свою сестру. Что-то они там не поделили, видимо. Потом во время этапа в одной из тюрем мне встретился человек, который любил холодные затвердевшие тела.
— Три недели ты был в Германии, дальше — этапирование во Францию. На чем тебя везли?
— На автобусе. В Германии сказали, что я могу не брать много вещей, что потом полечу на самолете. Я взял зубную щетку, пасту, другие средства гигиены и что-то поесть по-быстрому. В итоге ехал на автобусе неделю с остановками в разных тюрьмах. В суде Страсбурга мне выдвинули обвинение по статье — по ней и судили в итоге. Тогда дали год ареста и сказали, что грозит максимальное наказание до 15 лет.
— Чего больше всего боялся тогда?
— Самое страшное, наверное, было находиться в закрытом помещении, в чужой стране, не зная языка, норм поведения, менталитета. Чтобы все это понять, нужно еще и абстрагироваться, и погрузиться до уровня тюрьмы. Надо понимать, что там свои правила и порядки. В Германии было не так тяжело, потому что там были русскоговорящие, и все по полочкам разложили: что могу делать, что не могу, как позвонить домой и так далее.
А во Франции, в Страсбурге, я сидел в первой камере, рядом со мной — цыган. Я не разговаривал на французском, на английском — кое-как, и он тоже на английском кое-как. И я «первоход», и он тоже. Мы были вдвоем в камере, и надзиратель, который не разговаривал на английском, а только на французском, пытался что-то объяснить — но ничего не получалось. Это было самое дискомфортное, скорее, а не страшное. Это я так, уже на остывших эмоциях говорю. Если бы была возможность поговорить на пике чувств и ощущений, можно было бы ярче высказаться. Сейчас, оглядываясь назад на некоторые моменты и события, даже могу над ними посмеяться.
— В тюрьме были понятия и определенное деление на блатных и так далее?
— В Германии я был недолго, но там как раз я и заметил вот эти движения по понятиям, потому что там много бывших граждан Советского Союза. Но от этого может быть даже не хуже, потому что в таких тюрьмах, говорят, есть порядок, так как понятия — человеческие, по большому счету. Если ты сам по себе человек слова, «сказал-сделал» и так далее — то тебе будет легче. А во Франции больше беспредела было, как ни крути.
Самое первое, что мне бросилось в глаза: открывается центральная дверь, и все в тумане, в табачном дыму вперемешку с гашишем. Гашиша там было как у дурака табака. Все сутки курят там его, а администрация особо не реагирует, потому что им это на руку: под влиянием таких средств человек обычно более спокоен.
В общем, перешагиваю порог камеры и чувствую на себе внимание, смотрю влево, вправо — и понимаю, что я там единственный белый на всем этаже.
— А как попал именно в эту тюрьму?
— Адвокат мне сказал, когда мы прибыли в трибунал Марселя, что здесь будут выбирать тюрьму. Если отправят в «Экс-ан-Прованс» — слава Богу, если в «Бумет» — молись. И меня отправляют в этот «Бумет». Наслушавшись его историй про банды корсиканцев, темнокожих, арабов, про то, как там всех бьют и режут… Подумал: «Ну, потанцуем».
Короче, погулял я тогда по территории, посмотрел, что к чему. Атмосфера была спокойная, не накаленная, был солнечный день, припекало. Решил присесть на лавочку, посидеть на солнышке и прикрыл глаза. Потом слышу характерное движение ног, когда кто-то быстро передвигается, такое шуршание специфическое. Подумал: «Ну вот, началось. С приездом меня.» Я только открыл глаза, и рядом падает человек, второй его дубасит. Короче, драка была.
Прожив практически три года в тюрьме «Бумет», которая считается одной из самых страшных в Европе, я не нашел для себя проблем. А приехал в «Прованс» — и буквально на второй день увидел на прогулке картину, как избили одного человека в 20 лиц, и с него летел пух, как с гуся. Он был в пуховой куртке, и от лезвий все разлеталось в стороны.
Там меня распределили в один из корпусов, который считался самым дебильным, так как там находятся малолетки, люди по 18 лет и немного старше, которые строят из себя бандитов. И все движения у них по беспределу.
— Тебе не пришлось участвовать в драках?
— В «Бумете» все было хорошо. Были недопонимания, но до физических действий не доходило. Плюс ко всему эти моменты были в период, когда я уже общался на французском, мог разговаривать, поэтому было легче.
— Ты еще говорил, что там были языковые проблемы — не давали читать книги на русском.
— Да. Сначала с тобой никто не общается, потому что ты не разговариваешь на французском. Затем ты понемногу начинаешь на нем разговаривать, к тебе относятся уже по-другому. Все упиралось в литературу. Был момент, когда мне передавали книги неофициально. Письма до меня и от меня шли по десять месяцев. Я был без связи почти год.
— Ты не бросил заниматься спортом. Что ты делал? Был ли там зал? Или это были тренировки с собственным весом?
— Сначала я начал много бегать на променаде. Старался абстрагироваться от всего. Этот променад по периметру — 109 шагов. Один круг — это где-то 23-25 секунд. Я бегал по полчаса в каждую сторону. Был и тренажерный зал. Единственная проблема — как тебя приглашают туда. Положено минимум раз в неделю посещать зал. А по делу получалось раз в месяц. В первый год я много бегал, похудел с 89 до 70 кг. Второй год я уже посвятил учебе.
— Какая там пища? У вас была возможность готовить?
— Да. В основном, питался макаронами. По быту это похоже на жизнь в закрытой комнате в хостеле. Камеры достаточно комфортные. На третьем году я приловчился готовить, научился печь торты. Здесь, в России, я максимум варил гречку или курицу.
Сокамерники
— Расскажи о случаях своих сокамерников.
— Со мной сидел мужчина 60 лет. Как я понял, жены там свободно гуляют. И он вроде как высказывал ей угрозы в присутствии детей. У него был повседневный ритуал: утром ходил за грибами. Однажды он оставил дома свой мобильный телефон. Вернулся из похода и видит, что дома нет жены и собаки. Искали, но не нашли. Дело дошло до полиции, и его признали виновным.
— Просто из-за угроз?
— Да. Кто-то их услышал, и вот такое произошло.
А была еще такая история. Бывший профессиональный боксер, чемпион мира, выпил в баре и с кем-то подрался, да так, что вырвал глаз человеку.
— В каком смысле, вырвал?
— Ну пальцем выдавил, положил себе в карман, а когда приехала полиция, он отдал им этот глаз и сдался. За это деяние он получил 5 лет и вышел досрочно через три года.
Тюрьма и адвокаты
— У тебя были очные ставки с потерпевшим за время нахождения в тюрьме? Может, через интернет или как-то еще?
— Ни одной. Более того, его вообще никто не видел от слова совсем. Был еще момент на суде, когда адвокат потерпевшего заявил о том, что он хочет выставить иск на компенсацию по потере здоровья, председатель суда сказал: «Мало ли, что он хочет, мы его даже не видели». Он даже не явился на указанные экспертизы, а о его повреждениях судили только по показаниям бумаг, которые приходили из британских госпиталей.
Франция даже не работала в этом плане, все следствие сделано английской стороной и с огромными нарушениями: сотрудница полиции метрополитена занималась установлением личностей подозреваемых, а она даже не входила в международную группу по розыску, ее задним числом подкрепляли. Потом выдали ордер на арест: меня взяли через 2 месяца после окончания его срока годности.
— У тебя был довольно именитый адвокат Пинелли, который работал раньше с россиянами, а потом появился Никита Сычев и стал связующим звеном между тобой и родственниками здесь.
— Я хочу выразить благодарность обоим, они проделали колоссальную работу. Пусть Сычев был не так долго, но он сделал достаточно много для меня, даже в плане комфорта.
— А появился он с помощью связей Эдгарда Запашного, которого многие сейчас критикуют за высказывания в адрес фанатов — но отметить это стоит.
— Да, спасибо ему за это. А Никита даже после освобождения сделал подарки мне и моей семье, я ему очень благодарен на самом деле, чисто по-человечески. Еще хочу поблагодарить Владислава Волгина, вице-консула, который появился уже в конце истории. После его первого приезда ко мне в тюрьму я сразу почувствовал от него какое-то тепло. Когда человек делает что-то от сердца — это сразу видно.
— До его прихода в консульстве не было такого отношения к тебе?
— Не было, даже не вижу смысла это скрывать. Например, из-за коронавируса закрыты все границы, почта не доходит, а родным надо передать мне какие-то вещи. Спрашивали, как нам поступить, а в консульстве отвечали, что это не в их компетенции. Почтой предлагали передать, но это не работает. И так отвечали практически на все вопросы.
Судебный процесс
— Была проведена большая работа, вытаскивали что-то из ваших телефонов.
— Наши личности были установлены по социальным сетям. Сначала они вышли на англичанина, потом на его знакомого русского, потом через другого знакомого. Таким путем и дошли до меня, но не могли точно установить, что это я. Затем они нашли страницу моей супруги и на ней нашли фотографию, где я в той толстовке. Материалы дела, которые были выставлены в обвинении — это видео с экшн-камер и телефонов. Какой-то умный человек решил использовать такую камеру, а мне в обвинении написали, что я специально прибыл во Францию, чтобы наводить беспорядки и избивать людей, так еще и, по их словам, со мной приехал личный оператор. Не понимаю, какую цель преследовал человек, выложивший этот видео в сеть. Надеюсь, его жизнь хотя бы улучшилась от этого.
Не могу судить, политическое это дело или нет — я не имею представления, как должен ехать гражданин своей страны на футбол, чтобы его дело было политическим или не политическим. Песков говорил, что это дело не политическое, что мы просто фанаты, приехавшие посмотреть футбол. Но в ходе судебного процесса постоянно упоминалась наша страна, президент, были отсылки к представителям Государственной Думы, которые давали комментарии по этому поводу. Это все выставлялось нам в качестве отягчающих обстоятельств. Позиция суда была следующая: в России на государственном уровне поддерживаются специальные драки после футбола.
— Уже после объявления приговора ты с Пашей находился вместе, никакой обиды от него не чувствовал?
— В мою сторону не было никаких обид, мы с ним нормально общались, я его поддерживал. На самом деле, многое притянуто за уши. Я хочу обратить внимание на другое: параллельно с нами шел апелляционный процесс серьезных людей из Грузии, которые, можно сказать, контролируют Европу, это два брата. Они получили во Франции пожизненное, в Греции и Испании у них по 30 лет. Им изменили приговор после апелляции: одному до 20 лет, другому до 15, это с пожизненного! На следующий день Паше дают 10 лет, при условии, что все эксперты говорили, что удар Павла не мог нанести те повреждения, которые получил потерпевший. Не понимаю, почему такое отношение именно к нам, русским. За два дня до игры англичане разносят Марсель, дерутся с местными, но это ни у кого вопросов не вызывает, а нас на суде называют «спецназом Путина», прямо так и говорят.
Выход из тюрьмы
— Тебе назначили дату официального выхода из тюрьмы, но в день освобождения даже не дали выйти на улицу.
— Да, это были самые тяжелые 10 дней за все время, они тянулись нереально долго, даже несмотря на то, что я регулярно занимался спортом, все равно было хождение кругами в ожидании свободы. Очень долго.
— Не все понимают сейчас, о чем мы говорим. Поясним: тебя из тюрьмы сразу забрали в некий депортационный центр.
— Да, я должен был сесть в автомобиль консульства, а потом покинуть Францию в течение 48 часов. Такой был изначальный план действий. Я спустился и увидел экипаж полиции, а потом услышал, что они говорят обо мне. Они представились пограничной полицией и озвучили свою задачу — этапировать меня. Я протянул руки без всякого сопротивления, а они стали мне их заламывать. Я сказал о больном плече, но они продолжили оказывать силу. Сказал им: «Что вы делаете? Я свободный человек!». Мне ответили, что если за тобой приезжает полиция, то ты не свободный человек. Меня начали оформлять, с документами все в порядке, деньги на билет у меня тоже были. Даже женщина, которая занималась оформлением, не понимала, почему я не могу улететь. Полиция говорит, что тоже не знает, но у них есть письмо, в котором говорится доставить меня в этот центр. И вот, спустя несколько суток, я получил информацию о том, что мне предстоит 28 дней ожидания в депортационном центре, пока правительство Франции не найдет мне подходящий билет.
— Как разрешилась эта ситуация, ты ведь пробыл там меньше 28 дней?
— Насколько мне известно, Владислав Волгин вышел на префекта и разговаривал с ним лично по телефону, просил, чтобы я сам или моя семья оплатили билет, и я улетел.
— В аэропорту было ощущение, что еще что-то может случиться? Честно, до сих пор чувство подвоха есть.
Возвращение домой и помощь от государства
— Тебя ведь по прилету тоже допрашивали?
— Да, но это больше было похоже на дружескую беседу. Спокойно поговорили, и все.
— Вы всегда ограждали дочку от всей этой информации, сейчас будете такой же позиции придерживаться?— Большого желания рассказывать об этом нет. Если ей будет интересно, и она спросит, то, конечно, расскажу. Но я надеюсь, что ее эта тема никогда не заинтересует. Сам факт моего пребывания во Франции глупо отрицать, а подробности… Будем уже по ситуации смотреть. Ты же понимаешь, что я даже здесь не могу всего рассказать. Тюрьма — это особый мир, совсем не похожий на этот. Конечно, в плане быта европейские тюрьмы лучше, но все равно.
— По твоим внутренним ощущениям, кто действительно помогал?— Все мое окружение: семья, близкие друзья. Я знаю, что очень много людей, которые меня даже не знают, все равно поддерживали меня в этой ситуации. Речь не о материальной или физической помощи, они помогли тем, что были на моей стороне и говорили об этом.
— Кто-то из должностных лиц оказал реальную помощь?
— Я не ощутил конкретной работы. Не было такого, чтобы прислали письмо из президентского корпуса и мне улучшили жизнь. Конечно, может быть что-то происходило в высоких кабинетах, но до нас, низов, ничего не дошло. Единственное, что было ощутимо, так это работа Владислава Волгина ближе к концу всей истории. Он постоянно держал в курсе событий мою жену, оказывал всяческую поддержку.