Хитрый рыцарь
Дон Кихот – персонаж, для нашей культуры весьма значительный. Имя его в России давно стало нарицательным. Но воспринимается (и воспринимался) он очень по-разному. Тому, как преломлялся и рефлексировался его образ в свете различных общественных веяний (а впервые на русском языке хитроумный идальго был упомянут в 1720-м: триста лет вместе!) посвящена замечательная книга Юрия Айхенвальда «Дон Кихот на русской почве». С Дон Кихотом были связаны и положительные и негативные коннотации. Воспринимали его, в зависимости от собственных установок, или шутом, или сумасбродом, или романтиком.
Характерно примитивный взгляд продемонстрировал Добролюбов, изрекший: «Отличительная черта Дон-Кихота – непонимание ни того, за что он борется, ни того, что выйдет из его усилий». Автор сочинения «Гамлет и Дон Кихот и мнение о них И.С. Тургенева» (1862) Львов писал: «В наше время мы называем Дон Кихотом человека, который примет какую-нибудь нелепую идею за истину, не идею новую, которая кажется нам нелепою, потому что мы ее еще не понимаем, но идею старую, отмененную, и станет приводить ее с упрямством сумасшедшего в какой бы то сфере ни было: в жизни, в науке или в искусстве, для собственной ли славы или для пользы других, – все равно...».
В книге «Донкихотизм и демонизм» (1866) литератор Карелин использовал другую оптику: «Так как, подобно Дон Кихоту, мы живем в не совсем здоровой атмосфере и умственно более или менее болеем, более или менее вращаемся в сфере воображения, оставляя по разным причинам противоположную ему область запущенной, поэтому донкихотизм есть явление до такой степени выдающееся в современном мире, что, развернув историю ламанчского рыцаря, мы, pedant к каждому из его действий, найдем аналогическое в наших действиях, сходное иногда до мелочей».
Достоевский в статье «Меттернихи и Дон-Кихоты» (1877) очень узнаваемым сегодня образом описывал Россию, которая «может быть, и старалась кой-когда подражать Европе и заводила и у себя Меттернихов, но как-то всегда обозначалось в конце концов, что русский Меттерних оказывался вдруг Дон-Кихотом и тем ужасно дивил Европу. Над Дон-Кихотом, разумеется, смеялись; но теперь, кажется, уже восполнились сроки, и Дон-Кихот начал уже не смешить, а пугать. …В самом деле: в Европе кричат о «русских захватах, о русском коварстве», но единственно лишь, чтобы напугать свою толпу, когда надо, а сами крикуны отнюдь тому не верят, да и никогда не верили. …Дон-Кихот хоть и великий рыцарь, а ведь и он бывает иногда ужасно хитер, так что ведь и не даст себя обмануть».
В общем, Рыцарь Печального Образа репрезентировал для русской интеллигенции самые полярные вещи, включая ее саму. В институте я выбрал «Дон Кихота» для курсовой по зарубежной литературе, и при внимательном прочтении неожиданно обнаружил, что Дон Кихот не так-то прост, и совершенно не напрасно именуется автором «хитроумным». В отличие от унылого романтического лузера, который отложился в сознании простодушных читателей, Дон Кихот весьма остроумен, вполне расчетлив и, как сказали бы нынче, «продуман». Его трагикомичность именно в этом, – а не в том, что он бросается в бой с ветряными мельницами и воспринимается как идиот. Свое кредо он описывает совершенно четко, и никаких разночтений тут быть не может. Его «безумие» – сознательно надетая маска:
– А позвольте узнать, что же именно ваша милость намерена совершить в такой глухой местности? – осведомился Санчо.
– Разве я тебе не говорил, – отвечал Дон Кихот, – что я намерен подражать Амадису и делать вид, что я обезумел и впал в отчаяние и неистовство, дабы одновременно походить и на храброго Роланда, который, обнаружив возле источника следы Анджелики Прекрасной и догадавшись, что она творила блуд с Медором, сошел с ума от горя, – с корнем вырывал деревья, мутил воду прозрачных ручьев, убивал пастухов, истреблял стада, поджигал хижины, разрушал дома, угонял кобылиц и совершил еще сто тысяч неслыханных деяний, достойных на вечные времена быть занесенными на скрижали истории? Разумеется, я не собираюсь во всем подражать Роланду, или Орландо, или Ротоландо, – его называют и так и этак, – перенимать все его безумные выходки, речи и мысли, я лишь возможно точнее воспроизведу то, что представляется мне наиболее существенным. И может статься, что я удовольствуюсь подражанием только Амадису, который без всяких вредных сумасбродств, одними лишь своими слезами и чувствами стяжал себе такую славу, какою никто еще себя не покрывал.
В этом смысле Дон Кихота можно назвать провозвестником Системы Станиславского – как метода обнаружения художественной правды через воспроизводство искомых эмоций релевантными физическими действиями (разве не это являют нам и религиозные ритуалы?..) Дон Кихот живет не в мире собственных фантазий, а на сцене, которую создал для себя сам – как верный последователь Тертуллиана с его знаменитым «верую, ибо это абсурдно». На самом деле Тертуллиан сказал хоть и примерно то же, но по-другому: «Сын Божий воскрес – это несомненно, ибо невозможно». Вот эта несомненность невозможного и есть «почерк» Дон Кихота.
«Книга Сервантеса, собственно, посвящена тому, как запуталось соотношение видимости и правды», – констатировал Сергей Бочаров. Дон Кихот – герой-трикстер: возмутитель спокойствия и нарушитель конвенций, переворачивающий с ног на голову мир, в котором истина становится фейком, а фейки почитаются за правду. Почему его образ остается вечно современным? Да потому что он – воплощение и метафора инакомыслия: дерзкого и детского, абсурдного и величественного. Инакомыслящих во все эпохи и держат или за шутов, или за сумасшедших, которым показано принудительное лечение, или – в лучшем случае – за неизлечимых романтиков.
Смысл инакомыслия, однако, не в том, чтобы обратить всех в свою веру – иначе эта вера сама превращается в ветряные мельницы. Оно необходимо, чтобы иметь альтернативную точку отсчета – и в абсурде, и здравом смысле. В стаи, характерно именуемые идеологическими лагерями, люди сбиваются по принципу единомыслия. В этих лагерях шаг влево или вправо считается побегом. Когда видный оппозиционер пытается выгонять из дома больную жену, это вызывает пересуды, но компенсируется его верной общественной позицией. А вот когда он едет с молодой любовницей в «оккупированный» Крым, за это, как в известном анекдоте, «и партбилет на стол положить можно». Ну чем, казалось бы, не трикстер?
Ни умом, ни достоинством принадлежность к тому или иному лагерю не наделяют. А попытки следовать нормам прежней морали каждой эпохе кажутся сумасбродными. Известный артист рассказывал в 90-х, как его предал друг. Упрекнув предателя, он услышал искреннее: да, но ведь на кону стоял миллион долларов! Когда новые ценности очевидны, приверженность старым становится донкихотством: кому охота надевать на голову тазик для бритья, когда в моде кастрюли? Однако все знают, что такое хорошо и что такое плохо, даже если это знание не является руководством к действию. Агрессивность нынешних побоищ в Фейсбуке – следствие стыда, пусть и глубоко запрятанного.
Дон Кихота отличает то, что он – настоящий герой: пусть его борьба абсурдна и ветряные мельницы истории ничто не остановит, он каждый день идет на бой за жизнь и свободу. Я тут прочел разоблачительную статью о Галиче, полную бесспорных фактов: «Он мал, как мы, он мерзок, как мы!» Действительно, что это вдруг случилось с обласканным властью лауреатом премии КГБ, коли он превратился в диссидента? В погоне за длинным рублем его не обвинишь, разве в хорошей жизни за чужой счет. Как понять, что им заговорила боль, никогда им не испытанная? Он ведь не сидел в лагере, не был похоронен под Нарвой и в элитных ресторанах выпивал не с климами петровичами. Как и Высоцкий, которого «патриоты» попрекают мерседесами и разъездами по заграницам.
«Презирать суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно», – в том же письме о толпе, которая в подлости своей радуется унижению высокого, заключает Пушкин. Дон Кихот небезупречен: он способен лгать и манипулировать, он частенько выглядит смешным не в подвигах, а в быту, и кто знает, что можно раскопать в его прошлом; приквел «Дон Кихота» по нынешним сериальным временам – богатая идея. Но путь героя начинается не когда человек идет вместе со всеми, а когда он сворачивает к своей голгофе:
Его еще покамест не распяли, Но час придет – он будет на кресте; Его послал бог Гнева и ПечалиРабам земли напомнить о Христе.