В 1960-1970-е годы коммунистические лидеры Никита Хрущев и Леонид Брежнев заговорили о сложившейся новой общности — советском народе. Эта общность должна была объединить всех граждан СССР, независимо от национальности, которая, в свою очередь, подавалась как пережиток прошлого. Насколько преуспела машина агитпропа, почему идеологический конструкт был очень важен для системы, каковы основные черты советских людей, как их воспринимали на Западе и что стало с советским народом сейчас, «Ленте.ру» рассказал социальный психолог Алексей Рощин. «Лента.ру»: Как понятие «советский народ» менялось за годы советской власти? Алексей Рощин: Само это понятие появилось не сразу. Им стали все более и более активно пользоваться где-то после 40-х годов, потому что ранее оно было не совсем понятно людям. Это был довольно абстрактный термин, его даже не запускали в широкий пропагандистский оборот. Российская империя сама по себе была очень лоскутной. Наверняка взвоют в пять голосов наши националисты, но по сути даже понятие «русский народ» представляло собой абстрактную величину для 80 процентов населения. Люди себя воспринимали по территории, на которой они проживают. Вспомните, какая страна досталась большевикам? В Российской империи только установился молодой капитализм. И перед большевиками в тот момент стояла амбициозная задача: перехватить процесс образования наций, который бурно начался и в России, и на Украине, и в Армении, и в Грузии, и сразу делать из этих народов единый советский народ. На протяжении первых лет после революции большевикам было не до того. Им нужно было элементарно укрепить вертикаль власти, которая четко работала бы, подчиняясь командам из центра, ведь по своей сути власть большевиков была оккупационной. Она вся строится сверху вниз, а не наоборот, она плюет на любое местное самоуправление, это такой каркас (ну или узда, намордник), который надевается на страну сверху и прорастает вниз. Большевики первоначально взяли власть только в одном городе, потом они стали расставлять на местах своих эмиссаров, а те, в свою очередь, назначали своих людей. Надо было сделать так, чтобы из них отбирались самые покорные и исполнительные, и чтобы это охватывало все, вплоть до самых низов страны. Поэтому сначала обустраивался хозяйственно-силовой каркас управления. А когда этот процесс, как считали большевики, завершился их полной победой и вся страна была приведена к общему знаменателю, то есть все управлялось, везде были пронизывающие страну министерства, все областные и республиканские органы четко входили в одну вертикаль власти, все было отработано, тогда встал вот какой вопрос: раз все единообразно управляется и при помощи КГБ рука власти находится одновременно на пульсе и на горле у всех граждан СССР, то все они, можно сказать, одинаковые юниты. И во Владимире, и в Нахичевани, и в Алма-Ате. Что такое советский народ чисто операционально? Советский народ — это люди, которые подчиняются приказам из Москвы и входят в единую систему власти, которая единообразно довлеет над всей этой одной шестой частью суши. Представители советского народа настолько отличались от своих предков, живших на территории Российской империи, что уместно было придумывать для них новое название? Или это все надуманно выглядело и тогда? Знаете, во времена СССР было такое понятие «соцреализм», который считался передовым методом художественного отображения. Он показывал не то, что есть (это считалось как бы приземленно), а то, как должно быть. То есть соцреализм показывал идеал: какими должны быть люди, отношения, как они должны трудиться, отдыхать, любить. И термин «советский народ» тоже родом из соцреализма. Здесь важно понимать сущность коммунистической идеологии. Она даже не стремится описывать существующее положение вещей. Даже если она в чем-то не совпадает с реальностью, то, как говорится, тем хуже для реальности. Идеология показывала, к чему надо стремиться. Считалось, что если говорить про советский народ везде — в постановлениях, на всех комсомольских, профсоюзных и партийных собраниях, в фильмах, книгах и спектаклях, — то он, глядишь, и появится. Смешно… Это вам сейчас смешно, а тогда это все всерьез преподносилось. Человек по своей природе пластичен, и большинство населения — конформисты так или иначе. Люди постепенно, может, и не начинали так думать, но, получая отовсюду паттерны и образцы поведения, обучались, как надо говорить. После столь длительной долбежки правильные ответы можно было услышать хоть от октябренка на улице, хоть от бабушки возле универмага. На самом деле это и сейчас еще встречается, многие такие вещи уходят вперед. Если сейчас спросить людей, был ли советский народ, они ответят: «Да, конечно, была дружба, взаимовыручка. Мы все были как одна семья». И у меня это вбито с детства, и люди так говорят. Хотя, как показала практика, когда дошло до дела, люди хоть и продолжали так говорить, но действовали совсем по-другому. А какие типичные черты были у представителя советского народа? Это было описано и даже предвосхищено у Оруэлла. Знаменитая черта советского человека, которой он посвятил много внимания в «1984», — это так называемое двоемыслие. Все советские люди понимали, что надо говорить. Это был такой общий конструкт и, на самом деле, некое объединительное начало. И это не такое уж маленькое достижение машины агитпропа, потому что в других странах настолько проникающего влияния нет. С другой стороны, это порождает тотальное расхождение слова и дела, с которым все борются и говорят, что его надо победить. Многие иностранцы, которые не просто путешествуют по России, но и вынуждены работать с нашими людьми, отмечают: тут разрыв такой, что и не снился людям во многих странах. Да, это точно. Неудивительно, что люди в разных уголках страны — я с этим много раз сталкивался — ведут себя так, словно жили вместе последние 40 лет, хотя они друг друга не знают и никогда не видели. Это была такая общая индоктринация. Но все эти словесные конструкции к реальному поведению людей часто никакого отношения не имеют. Человек мог выступить и рассказать про дружбу народов, а потом пойти поджигать дом своего соседа, потому что он другой национальности. Так было в Средней Азии и в куче других мест. Или, например, пойти выгонять русских — была такая забава во многих национальных республиках. Хотя эти же люди прекрасно разговаривали на тему, что все мы братья. Да, было дело. Это даже не лицемерие, а как бы уже следующая стадия: люди произносят слова как мантры, не понимая их смысла и даже не вникая в этот смысл. При этом они могут не только произносить эти слова, но и демонстрировать соответствующие эмоции. Например, говорить с дрожью в голосе. Опять-таки это все в известной степени спектакль. Советская власть в каком-то смысле воспитывала актеров из всего населения. Потому что если ты не проявляешь актерских способностей и не можешь выучить нужный текст, то для тебя автоматически закрываются все дороги. Чем выше ты поднимался, тем больше надо знать мантр и знать, как эти мантры произносить. Набор этих мантр тоже определял советского человека. Но на каком-то этапе — это тоже чисто советский феномен — продвижения по иерархической лестнице наступал момент, когда человек мог отказаться от всех мантр вообще. Мог не только их не произносить, но даже над ними смеяться. Это был такой признак избранности. Естественно, это всеобщее актерство имеет оборотной стороной всеобщий поражающий цинизм. Это тоже особенность советского народа. Наиболее чуткие наши писатели давно на эту тему били в колокола. Поздние произведения Распутина, Астафьева — годы в 80-е — как раз об этом: о тотальном всепобеждающем цинизме. Люди что-то плетут, но совершенно ни во что не верят и сами себе не верят. А если они не верят себе, то, естественно, не верят никому вообще. Это все есть до сих пор. В Европе самая известная такая нация — это чехи. Их воспитывали иезуиты. Произошло это потому, что чехи постоянно восставали, чем допекли католическую церковь и австрийского императора, под властью которого находились. Последний обратился к папе, а тот сказал, что у него есть одна идея. Он эту страну посвятил иезуитам, чтобы они поработали с населением. И иезуиты действительно поработали: ввели образование, стали отбирать учеников, учить их. Но их обучение через несколько десятилетий привело к тому, что Чехия хоть и утихомирилась, но превратилась в страну тотального атеизма, которой она и остается в современной Европе. 90 процентов там не верят в Бога, хотя вся страна уставлена храмами. В чем-то это похоже на то, что случилось в СССР. Давайте про Запад еще поговорим. Ведь именно там появился известный латинизм homo soveticus и его ироничное смысловое наполнение. Получается, что на Западе тоже признавали существование советского народа? На самом деле для Запада это было совершенно очевидно. Если смотреть снаружи — чем поражал СССР стороннего наблюдателя? Именно тем, что это был такой, как я рассказывал вначале, конструкт с очень жесткой и единообразной системой управления, которая плотно охватывала всю страну, все 280 миллионов населения. С точки зрения стороннего наблюдателя СССР выступал как единый организм, как одно огромное соцпредприятие. Коммунистическая идеология служила тем, что сейчас в западных корпорациях называется миссией. При этом с точки зрения работы Союз был выстроен именно как предприятие. Одно большое, огромное предприятие. В 1991 году это предприятие обанкротилось, когда у него перестал сходиться дебет и кредит — в буквальном смысле, в книге Гайдара «Гибель империи» это подробно описывается. Если страна воспринимается как огромное предприятие, уже неважно, таджики там работают или узбеки. Цеха разные, но люди из одного в другой переходят, а не так, что все таджики, например, литейщики, а все узбеки, скажем, бахчеводы. Все достаточно равномерно как бы мешалкой перемешивается. В этом смысле для Запада даже в большей степени, чем для жителя СССР, это была страна советского народа. Причем, мне кажется, homo soveticus было скорее обозначение в среде наших диссидентов, которые уехали на Запад и продвигали этот термин среди американских русистов. В СССР их знали по своей национальности — нам непонятно, как можно было узбека перепутать с белорусом или латышом. А для Запада это совершенно нормально, и их всех звали Russians. Все — русские. И все они воспринимались по своей принадлежности — как люди с одного предприятия, с одного завода. Вот они все — заводские. Они такими и были. А soveticus — это был скорее даже комплимент, и это название, наверное, нравилось Кремлю и людям из ЦК КПСС. Хрущев и Брежнев говорили о сложившейся новой общности людей — советском народе. Советской власти действительно к этому времени удалось создать «нового человека»? Понятно, что все это шло еще со времен революции. Можно вспомнить знаменитую цитату Маяковского: «Чтобы в мире без Россий и Латвий жить единым человечьим общежитьем». Не зря в основе всего коммунистического учения — по крайней мере в его официальной интерпретации — лежал принцип интернационализма, который провозглашался до самого конца существования советского строя. Здесь имеется в виду приблизительно следующее (это есть и в работах Ленина): самое лучшее, что можно сделать с национальным вопросом, это вообще его не ставить. Только благодаря этому у большевиков и получилось сшить заново Российскую империю, которая распалась по итогам Первой мировой войны, как распались и все остальные империи — Германская, Австро-Венгерская и другие. Их всех разнесло по национальным квартирам. Многие — причем и среди патриотов, и среди державников, и среди националистов — обвиняют Ленина в том, что он якобы заигрывал с украинцами и создал Советскую Украину. На самом деле — в этом как раз и была основная идея — большевики скроили свою империю, но на другой, вненациональной основе. Самые умные из них всегда понимали, что их империя потому и держится, что не акцентирует национальный вопрос, предлагая своим гражданам «думать о другом»: не о своей национальности, а о борьбе трудящихся за свои права, о строительстве коммунизма для всех и так далее. Эта общая линия так и продолжала выдерживаться. Хрущев и Брежнев постановили, что советский народ уже создан. Одна из составляющих общей идеи Хрущева (и Брежнев не знал, что с ней делать) — обещание, что к 1980 году будет построен коммунизм. Здесь как раз подразумевается, что коммунизм — это общество, где нет наций как таковых. То есть нации остаются на уровне фольклорных праздников, национальных языков, протяжных заунывных песен, обозначающих для каждого что-то родное. Но при этом практически до конца существования Советского Союза основной идеей было то, что каждый гражданин СССР — это прежде всего советский человек, и национальный вопрос ему неважен. В действительности он-то как раз всегда был очень важен для всех республик. Всегда были национальные трения. Та же проблема Нагорного Карабаха существовала, по сути, все годы советской власти. И межнациональные трения в том же Узбекистане. Можно вспомнить еще кучу подобных противоречий, они были всегда. Но одной из главных задач машины пропаганды, работающей на население, было представить дело так, что это все несущественно и неважно, что это пережитки прошлого, которые преодолеваются. В этом смысле формирование советского народа как раз и подразумевало то, что система пришла в стабильность. То есть в СССР всегда было подозрение (причем, как выяснилось, вполне обоснованное), что если национальный вопрос ставить во главу угла, это непременно разорвет Советский Союз, как Франкенштейна, сшитого из множества разных кусочков. Интересное сравнение… Еще один важный момент состоит в том, что национализм большевикам был не нужен в принципе, поскольку в коммунизм, как в любую тоталитарную идеологию, не вписывались все эти национальные квартиры, они создавали совершенно ненужную большевикам разноголосицу и некоторую основу для автономии. А это большевикам было совершенно не нужно, поскольку коммунистический строй основан на сверхцентрализации и определенном насилии — прежде всего центра по отношению к окраинам. Все ресурсы стягиваются в центр и там распределяются — в основном на гонку вооружений. Как известно, СССР тратил на военные нужды самую большую долю ВВП среди развитых стран. В этих условиях нельзя было признавать национальные образования как реально самостоятельные, потому что тогда у них сразу возник бы вопрос, куда идут деньги, почему центру столько, а нам меньше, и так далее. Это была еще одна основа для распада. А то, что СССР представляет собой конгломерат разных народов, и это такая «задержавшаяся империя», которая удерживается от распада принуждением, самые умные коммунисты понимали всегда. Соответственно, в таком состоянии постоянно жить нельзя — как на пороховой бочке, постоянно приходится гасить националистические порывы, делая вид, что их на самом деле нет. Это можно сравнить с горящими торфяниками: когда они горят, зачастую никакого огня не видно — кажется, что все в порядке. По ним даже можно ходить, пока не провалишься в какую-нибудь дыру, а там — адское пламя. Вот таким был СССР — как большой торфяник, в котором постоянно что-то тлело. Однако периодически разными способами удавалось придерживать коней и бороться с этим. Самое главное, что это была борьба идеологии с реальностью. В реальности были поползновения регионов с целью выйти из-под тотального контроля, но это постоянно пытались интерпретировать так, чтобы не слишком прижимать националистов, не вызвать их озлобления, но, с другой стороны, не дать им воли. Это было постоянное балансирование на одной ноге. Особенно откровенно это было в сталинское время, когда националистов то «разгуливали», принимая постановления об обучении на национальных языках, продвижении национальных кадров, направлении их на обучение в лучшие вузы страны, то, наоборот, тех же людей, которых только что продвинули и обучили, чуть ли не методом децимации расстреливали, когда они поднимали голову. При Брежневе так почти перестали делать, хотя многие отмечают, что знаменитое «узбекское дело» — это тоже в каком-то смысле борьба с оперившимися национальными элитами Средней Азии, которые начали слишком много себе позволять. Иногда гонения на национализм, чтобы не разжигать, что называется, подавались под уголовным соусом — как борьба с хищениями и тому подобное. Но не это было главным мотивом. Поэтому советский народ как конструкт был очень важен для системы. Он задавал идеал, к которому стремились и к которому уже почти подошли, — чтобы «без Россий и Латвий жить единым человечьим общежитьем» и чтобы неважна была национальность. Хотя в паспортах она всегда ставилась — именно для того, чтобы не провоцировать откат назад, — но это считалось этаким постыдным признаком, пережитком прошлого, который партия пока терпит. До поры до времени националистические порывы удавалось сдерживать. Но когда экономический кризис наложился на региональную повестку, когда региональные элиты четко поняли, что могут сами распоряжаться национальными богатствами, без надсмотрщика и выкачивателя из Москвы, — получилось, что подъем национальных движений империю и разорвал, как это было и с другими империями. Сейчас принято считать, что «советская наднациональная общность» распалась после 1991 года. Так ли это? На самом деле нет. Мы же знаем, что большинство так называемых постсоветских элит — тех, кто встал во главе советских республик после распада СССР, — всеми силами работают на распад этой общности. То есть они все пытаются отыграть назад, за советский период, потому что видят в этом опасность. Любые региональные правители, которые отделились, в этой общности не видят ничего, кроме опасности возвращения обратно [под контроль Москвы]. Мы особенно хорошо видим это на Украине, где ведется тотальная борьба с русским языком. Причем именно на уровне психологическом, прежде всего. Потом уже — на экономическом, военном, политическом и так далее. С другой стороны, это все преодолевается с трудом, вплоть до того, что на той же Украине до сих пор многие смотрят «Иронию судьбы» на Новый год и военные фильмы на 9 Мая. Праздники во многом остаются те же. И, конечно, во многом остается то, о чем я говорил: некая общая риторика. Она очень плохо приживалась поначалу, но когда уже оказалась вбита, извести ее не удается даже через поколения. Она передается через поколения даже несмотря на то, что страны формально уже разные. С одной стороны, это очень не нравится бывшим советским республикам, с другой стороны, это не нравится их соседям — всем странам Запада и Востока, которые в свое время СССР очень боялись как большого образования, которое имело своей целью экспансию. Что, кстати, было изображено на гербе — мало у какой страны там был помещен земной шар. Это такой недвусмысленный и достаточно агрессивный сигнал. Так что все наши геополитические противники эту дезинтеграцию поощряют. Этот фантом советского народа для них — страшный признак.