10 лет назад погиб «Локомотив»: интервью с мамой Максима Шувалова

Светлана Ивановна – образец стойкости и жизнелюбия, она поднялась на ноги после нокаута и нашла в себе силы идти дальше.

Светлана Ивановна с ходу берёт быка за рога, то есть встречает меня с автобуса в Рыбинске и ведёт к себе домой, а по дороге сама заводит разговор. Чувствуется, что в ней кипят неуёмная энергия и потрясающее жизнелюбие. И откуда столько силы в этой миниатюрной женщине, потерявшей сына? Максим Шувалов был самым молодым в том «Локомотиве», ему только весной исполнилось 18 лет, вся жизнь впереди…

Светлана Ивановна – настоящий боец, живёт по принципу «нельзя унывать». Благодаря железной воле она заставила себя справиться со своим горем и идти дальше. В буквальном смысле начала всё заново – через 13 месяцев после трагедии родила сына Артёма, найдя себя в заботе о нём.

У них дома нет отдельной комнаты памяти, стены не завешаны десятками фотографий Максима. Его вещи аккуратно сложены в красивую круглую коробку, костюмы повешены в шкаф, а его медали и награды стоят на полках за стеклом, но это обычная гостиная — комната, в которой проходят размеренные семейные будни. «Вынимаю его вещи, посмотрю и убираю назад. Не хочу, чтобы всё было всегда на виду», — объясняет она. Слушая её рассказ, я не перестаю удивляться этой бойкой, хваткой, по-житейски мудрой женщине и восхищаться ею. Она смогла найти золотую середину, сплетя две своих жизни – «до» и «после» воедино так, чтобы не ущемить ни одну из них.

Про трагедию

«Август – нервная пора для нас, мы начинаем готовиться. Для нас 7 сентября – как Новый год, точка отсчёта, граница. Памятные матчи, мероприятия, репортажи. Дата прошла, и начинается новый период.

С родственниками других ребят мы очень редко общаемся не потому, что плохо к ним относимся, а потому, что любые контакты, посиделки выливаются в итоге в страдание.

Эти наши стенания – это же мы себя жалеем. Тем, кто ушёл, от нас уже ничего не надо. Если человек ушёл, он выполнил своё предназначение. С одной стороны, что наши-то могли выполнить в свои молодые годы? С другой — Максим за 18 лет видел в жизни больше, чем мы за свои 50. Увидел много стран, встречался со многими людьми, у него было много друзей, всё успевал. И нагрузки, и развлечения.

Я Максиму говорила: «В хоккей играть хорошо, но ты должен быть эрудированным, при разговоре понимать, о чём люди говорят, при интервью не стоять, а уметь ответить на любой вопрос, поддержать любую беседу. Надо иметь связную речь, значит, надо читать». И он читал. У него была стипендия, когда он учился в СДЮШОР, — 2400 рублей, покупал на неё книги. Фантастику читал, в последний год – Коэльо. Я попыталась взять эту книгу, для меня – муть полнейшая, даже не понимаю, что автор хочет донести.

Потом Максим увлёкся высказываниями, цитатами. У него на странице последняя цитата: «Когда ты родился, ты плакал, а мир улыбался. Проживи жизнь так, чтобы мир плакал, а ты улыбался». В последнее время он всегда говорил: «Ты видела это изречение? Понимаешь его смысл?». Мы эту цитату поместили на могилу.

Он уехал, я жду. Не может позвонить, нет связи. Умом-то понимаю, что случилось то, что случилось, но сердцем этого не принять.

Мы вообще маловеры, мужа храм вообще напрягает. После гибели Максима не нахожу там покоя, храм стал чем-то связанным со смертью. Служба в Успенском соборе, бесконечная панихида, теперь я не испытываю там душевного спокойствия. Анализируешь сейчас, хотя я стараюсь гнать мысли, занять себя, чтобы не было времени об этом думать, потому что иначе никак. Знакомые иногда спрашивают, как я это пережила. Да никак не пережила, сковала сердце цепями, повесила огромный замок и сижу. Ключи не выкинула, спрятала. Иногда бывает очень тяжёлое состояние, но у меня подрастает ребёнок, я не имею права иначе жить. Мне что, на кладбище сесть на лавке и сидеть? Нам повезло, что мы смогли родить ребёнка. А иначе для чего жить? Люди же живут, чтобы кого-то вырастить, воспитывать, холить и лелеять, передавать свои знания и опыт, чтобы в старости кто-то был. Мы с мужем никогда не хотели много детей. Может, это потому, что мы поженились в 1990-е, когда всё было очень трудно. Если было нечего есть, не давали зарплату по 8 месяцев, но мы как-то выживали.

Мы всю жизнь жили с родителями мужа, со свекровью прожили 20 лет, ни разу не поругались. Видимо, старались избегать острых углов, вели каждый свою жизнь. С какого-то времени мы стали заниматься хоккеем, всё время в бегах – тренировки, уроки. Потом Ярославль, куда я вначале приезжала каждый день, а муж здесь работал, зарабатывал деньги, а мне пришлось не работать. Каждое утро приезжала в Ярославль и уезжала в 9 вечера. Когда Максим попривык там, можно было приезжать раз в три дня – контролировать учёбу, погулять с ним. Он же там не один был 11-летний, а четверо их было. У воспитателей они ведь не одни, а целая ватага разновозрастных пацанов из разных городов России. Разве всем уделишь внимание? А если две тренировки, это ребёнок в 9 вечера возвращается в чужом городе. Мобильная связь ещё не была так развита, названиваешь в интернат спросить, где сын, а там отвечают: «Ещё не пришли». Начинаешь волноваться и переживать. Эти житейские трудности закаляли.

Когда мы должны были забирать вещи после трагедии, я всё видела наше, но сказала мужу: «Не буду забирать, пусть утилизируют». Нам из морга отдали мешок с джинсами, ремнями, носками, всё в керосине. Мы в могилу это закопали, не знала, куда это девать, решила, что пусть будет с ним там.

Мы даже на хоккей после случившегося на «Арену 2000» в первый раз выехали только этой зимой. Я спокойно это переношу, люблю быть на «Арене». Там определённый запах, аура, это дом, который хочется навещать. Но у мужа отторжение, он сильно переживает, а у нас семейственность сильно развита, мы везде вместе, по одному не ходим».

Последнее лето Максима

«Когда Максим потихоньку вливался в первую команду, он был в полном восторге. Последнее лето было для него летом сбывшихся желаний. И на права сдал – говорил, если не сейчас, то потом уже никогда не сдаст. Верил, что Кубок выиграют, рассказывал: «Тут так хорошо, всё по-доброму. Ну а шайбы собирать не зазорно за такими игроками. Всё у всех стараюсь подмечать. Демитра штангу жмёт так, что она только летает».

Первый матч за «Локомотив» он провёл на Кубке ЛЖД, потом делился: «Меня трясло так, думал, в обморок упаду. Паша Траханов меня успокаивал. Первая смена прошла нормально, вторая — тоже, а на третью стало совсем хорошо».

А после сборов в Швейцарии приехал: «Это вообще райская жизнь, просто кайф. Все условия, только тренируйся. И отель крутой, и спа, и обслуживание, всё супер». Ничего не предвещало такой беды тем летом. Он был счастлив, казалось, что это только начало. Он ушёл на позитивных эмоциях…

Ольга, девушка его, ЕГЭ сдавала, а Максим уже в институте учился. Говорю ему: «Что ты слоняешься, мешаешь Оле? Поезжай с друзьями куда-нибудь в Турцию». Он как раз отпускные получил, мог себе позволить отдохнуть. Зарплата у него была скромная под первой командой, но после зарплаты в молодёжке всё равно большая. Говорил: «Мама, и куда эти деньжищи девать?». Смешной, отвечала я ему: «Найдём, куда деть. Надо откладывать на квартиру. А машину тебе папа свою может дать».

Он согласился, надоело ему жить на базе. С 11 лет же там, а теперь и девушка уже есть, шли разговоры о том, чтобы жить вместе. Будешь зарабатывать, накопишь денег, купишь квартиру в Ярославле, будете жить.

За год до этого он переехал с детской базы на молодёжную, я попросила ему выделить отдельную комнату, нам пошли навстречу. Он же аккуратист, у него всегда порядок, всё на своих местах. Максим сказал тогда: «Мама, спасибо, я отдыхаю!». Видимо, уже хотелось личного пространства какого-то.

Так он год прожил, в августе 2011-го уехал в молодёжную сборную, вернулся, а к нему в комнату ещё двух ребят подселили. Он сначала волновался по этому поводу, а потом как-то успокоился.

Пожить-то они вместе не успели, Максим приехал довольный в конце августа из сборной, так хорошо влился в команду, был там первый раз. Сначала Валерий Брагин его в четвёртое звено поставил, а потом Пётр Ильич Воробьёв позвонил ему и сказал: «В четвёртом он тебе ничего не покажет, надо ставить его в первое, если хочешь потенциал увидеть». Вернулся Максим довольный, на позитиве, звонит – хочу домой. Я говорю: «Так тебе уезжать вечером!»

Всё равно хотел домой, это был его последний приезд, 4 сентября, как сейчас помню. Папа за ним съездил, а на обратный путь отдал ему машину. Муж 7-го числа должен был работать в Туношне, обеспечивать безопасность саммита.

Машину Максим должен был оставить на базе, а после работы в Туношне папа бы её забрал. Пятого числа муж пришёл: «Нам Туношну отменяют, здорово, что никуда ехать не надо». Я даже не хочу думать о том, что бы было в нашей семье, если бы её не отменили.

Сейчас могут говорить о трагедии, что удобно, но самолёты в тот момент приземлялись каждые пять минут, мы видели расписание. Если учитывать, какой там маленький аэропорт, вполне понятна версия, что нашему самолёту не хватило места.

Представьте, вы организуете работу аэропорта, вам надо принимать, сажать самолёты, грузить, отправлять. И всё с педантичностью, безопасностью, комфортом, чтобы комар носа не подточил. А тут ещё кто-то взлетает, так взлетайте быстрее! Как я понимаю, они вообще взлетали в другую сторону, не как обычно. Я считаю, это совокупность недодуманного, разгильдяйства и безалаберности многих служб. Там же были все – ФСБ, другие структуры… Клуб недодумал, что будут суета, паника. Другие службы безопасности не составили план отлётов, не растащили самолёты, не подумали, что пилоты будут нервничать.

То, что виноваты пилоты, – я не верю. Кто ходил на судебные заседания, видел видеозаписи, день же солнечный был, и мелькали встречные огни на ВПП. Что это было – машина, самолёт? Когда задавали вопросы, им отвечали, что это блики. Вы же знаете, что повернут, как нужно. Может, лет через 50 что-то прояснится.

Мне уже всё равно, кто виноват. Нам никто уже не поможет, и ребят наших не вернуть. Виновный знает, что он дал команду, которая привела к трагедии. Возможно, там были службы, во главе которых люди, которым всё равно. Да и что, что у вас там 44 человека, у нас тут важнее лица приземляются. Знаю, что самолёт Медведева в этот момент готовился к приземлению, но развернулся и улетел в Москву. Никто не знает, что там случилось…»

Знаки

«Мне кажется, если бы были взрывы, повреждения у ребят были бы другими. Я читала наши материалы дела – у Максима 134 перелома, внутренние кровотечения, ещё что-то. Из физических повреждений только повреждение руки, но я при опознании даже не заметила.

В 14 лет мы Максиму подарили большой крест, чтобы по-взрослому. И я всегда напоминала – на тренировке с первой командой крест снимай, можно травмироваться. Он забывал периодически, и как-то звонит:

«Представляешь, штанга на крест упала, и на распятии левая рука немного погнулась». При гибели у него тоже было повреждение левой руки. А крестик у нас до сих пор, мы его ещё летом 2011 года подправили.

Знаки были, но кто же тогда мог подумать, что это знаки? Летом Максим уже сдал на права, поехал кататься с Ольгой, муж был на сутках. Мне снится сон – пропасть, я стою, и кто-то из моих мужчин падает, но не вижу кто. Я держу его, стою на коленях, но силы тают, и рука разжимается. Просыпаюсь и думаю: «С Максимкой, может, что случилось?». Выхожу в коридор – его белые кроссовки на месте, в окно выглянула – машина тоже стоит. Значит, Максим дома спит, выдохнула. Может, на сутках с мужем что-то случилось? Но никто не звонит, всё тихо. И я об этом сне благополучно забыла.

Или, когда Максиму было лет 14, вышел фильм «Хиромант», он спросил, кто это. Я объяснила, он говорит: «Что там по этим линиям можно определить? Побежали в магазин, надо книжку купить». Купили книгу, уселись, стали рассматривать линии, и я вижу, что у него нет линии жизни. Вернее, очень короткая. И Максим удивляется: «Что-то я не вижу линию жизни», а я в ответ: «Да вот же она какая длинная», — и показала на другую. Тоже тогда испугалась, но потом очень удачно забыла. Подумала, какой-то бред.

Мы обычно не созванивались просто так, только вечером. А 6-го числа Максим звонит неожиданно, когда я на работе была: «Не знаю, что звоню. Хожу в «Торпедо». Завтра наши с «лисами» играют, а мы уезжаем. Трудно без нас им будет. Зачем я еду, надо здесь быть. Проиграем первый матч, всё пойдёт наперекосяк». Я не мешаю, слушаю, а он снова: «Нет, надо ехать». Говорю, видел ли кого. «ДИКа (Дмитрия Ивановича Красоткина. — Прим. «Чемпионата») видел. Похвалил меня, говорит, Пётр Ильич доволен, что я в сборной неплохо отыграл. И зачем я завтра поеду, не понимаю». Что-то его будоражило, но он не понимал, что. Зачем он вообще туда пошёл, в «Торпедо» в тот день? Как круг прощания делал, слонялся. Вечером созваниваемся, говорит: «С утра тренировка, потом пообедаем на базе и оттуда поедем в Туношну, погрузимся и гоу. Как обычно – приземлимся, смсну». Смс я не дождалась…»

Тёма

«Мы с мужем посчитали, что в нём наше спасение, иначе не выжить. Тёма родился в октябре 2012 года. Иначе мне было бы не выжить никак! Выбора никакого нет. Думаешь, мне не хочется быть слабой? Ну, буду слабой, а что делать? Пить, на кладбище сидеть? Ну, на работу сходишь, а делать-то что? Привыкаешь же заботиться…

Это было волевое решение. Первый месяц я находилась в непонятном состоянии — надо было забирать вещи на одной базе, на другой, открывать шкафы, всё смотреть, везти. Ощущаешь на себе сочувствующие взгляды людей, это трудно. Я даже работать не могла месяца полтора. Руководство пошло навстречу, дало время прийти в себя.

Муж тоже какое-то время не работал, он же сотрудник полиции, носит оружие. Ему пришлось проходить освидетельствование, много разных психологов, процедур. На терапию мы не ходили, справлялись сами.

Как-то моя мама сказала: «Может, вам ребёнка родить?». Я ей – отстань мама, ну какой ребенок, но закрадывается же, что мы ещё молодые, стали думать о ребёнке. Решили и уже через месяц поняли, что ждём ребёнка.

Если бы девочка родилась, я бы даже не знала, что с ней делать. Да мы и не предполагали никогда, что может быть не мальчик. Наверное, нам суждено воспитывать сыновей. Иногда закрадывается, что душа Максима перешла в Артёма. Я когда его носила, мысли-то всё равно были с Максимом. Тёма в три года мог сказать ни с того ни с сего: «Вот это знак «Локомотива». Они с Максимом и внешне очень похожи. Когда он был маленьким, я этого не понимала, а сейчас стала замечать. Мне кажется, Максим снова к нам пришёл и мы его снова растим. Тёма и к Оле очень хорошо относится, прямо очарован ею.

Не знаю, какой бес нас попутал, но Тёму мы привели в хоккей в четыре года. Думали, пусть на коньки встанет. Нарядили его в форму, дали клюшку. Перекроила старую майку и гамаши Максима, остальное в «Полёте» дали. Тёма ездит по кругу, ничего не понимает, я понимаю, что ему неинтересно. Через какое-то время решили сделать перерыв, так и не вернулись. Сын потом заявил, что он туда не хочет. Сначала говорил, что он в хоккее всё умеет и ему пока рано. Даже думала, вдруг у него с Максимом кармическая связь.

В прошлом году, когда приехали на матч «Локомотива», Тёма заявил: «Вы куда меня привезли, что это такое? Я тут вообще не могу находиться». Хотя на ёлки мы ездим на арену, клуб нас никогда не забывает».

«Я была бы счастлива, если бы Тёма играл в хоккей. Это видимо внутреннее желание пройти путь во второй раз, но закончить его как надо, а не оборвать. Максим-то этот путь шёл ровно, сейчас понимаешь, что всё было как по маслу. Проснулись – пошли в хоккей, проснулись – попали в «Локомотив», проснулись — в молодёжку, проснулись – попали под первую команду. А потом не проснулись. Не то что трудностей не было, были — и немало, но всё шло закономерно, без терний.

В одну реку дважды не войдёшь, но мне иногда кажется, что я прохожу этот путь второй раз, хотя это и другой ребёнок. Он родился, пошёл в школу… Максим был довольно развит, но Тёма развит больше и учится немножко получше – у него за год одна четвёрка, у Максима было две. У нас больше опыта, знаем, на что надо обращать внимание, о чём можно вообще не переживать. Если бы я увидела, что Артём играет в хоккей, я была бы абсолютно счастлива. Но не судьба. Хоккей же – это болезнь, целый мир, допинг, и, когда тебя из него вырывают, ты не понимаешь ничего. Может, мы сглупили, и надо было его не в четыре года отдавать, а в семь, как все. Но если бы Тёма пошёл в хоккей, мы бы переехали в Ярославль, потому что если заниматься, то с прицелом на карьеру.

Говорю ему: «Может, ты будешь врачом или спортивным функционером или вообще не будешь связан со спортом». Мы года три ходили на борьбу, но Тёма большой, не подходит для этого вида спорта.

Тёма любит перед сном делиться тем, что произошло днём. Рассказывает: «Вот бы у меня был брат, у меня бы вообще не было проблем». Я отвечаю: «А какие у тебя проблемы? У тебя всё хорошо, только спортом надо заняться». Он отвечает: «Может, я вообще буду врачом. Или в Макдоналдсе работать». Мечтатель он у нас. Его нам легче растить, у нас и благосостояние другое, во многом благодаря Максиму. Получается, Максим дал старт нашей второй жизни…»

Оля

«Оля живёт в Ярославле, работает, вышла замуж. Её многие осуждали, писали всякое. Она всю жизнь мечтала учиться на юридическом, но по баллам не прошла на бюджет, так что поступила на математику, Максим тогда говорил: «Ольга нервничает, ей трудно учиться». Хотя она очень способная. Просто это не её.

Когда всё случилось, она документы забрала, даже «академку» не стала брать. В первое время могла просто по городу бродить потерянная. Я ей говорила: «Оля, надо общаться, в свет выходить, не отказывайся от этого. Тебе 18, у тебя вся жизнь впереди».

Спустя год она решила снова поступить на юридический, Максим тоже хотел, чтобы она там училась. Мы её поддержали в этом решении. В итоге она закончила магистратуру сразу по двум специальностям – юридической и экономической.

Мы хорошо общаемся, поздравляем друг друга с праздниками. Жизнь продолжается несмотря ни на что».

Жизнь

«Живём, справляемся, временами трудно, но не нам же одним. После нашей трагедии ещё были трагедии с самолётами, тот же египетский рейс. Мы как раз в это время были в Египте, должны были вылетать на следующий день. Лежу на пляже, мне начинают все писать: «Света, вы где?». А я не понимаю, что за переполох. Нам говорили тогда: «Как вам было не страшно тогда…». Так снаряд же в одну воронку дважды не попадает. Но после этого стал иногда закрадываться страх. И ребёнок тоже, как узнал, что Максим на самолёте разбился, стал отказываться летать. Говорит: «Хочу в Египет, поехали туда на поезде». Трезво Артём только лет в семь начал понимать, что случилось с Максимом. До этого знал, что упал, но осознания не было.

Живём, стараемся справляться. Говорят, время лечит… Нет, не лечит. Смиряешься, привыкаешь в своём роде… А я всё равно жду, хотя знаю, что никто не приедет. Иногда наступает депрессивное состояние, например, осенью, когда дожди. Думаешь – и не едет, и не пишет. Грущу, тоскую по своему Максимке.

Сейчас стало поспокойнее, хотя мы даже на кладбище стараемся прийти либо утром, либо попозже, потому что слишком много внимания. Когда первая годовщина приближалась, я приехала одна на могилу и сказала вслух: «Сынок, я тебя отпускаю. Всё, иди». Максим мне практически никогда не снится, значит, у него всё хорошо.

Хочется верить, что он где-то там, куда вслед за ним ушли один за другим мои родители, мама мужа. Наверное, он бы сейчас сказал: «Мама, ну ты зажигаешь, как обычно!». Когда теряешь ребёнка, это нокаут с одного удара, после которого не знаешь, как подняться. Но мы поднялись как-то и идём дальше по жизни с надеждой на лучшее».

Другие материалы спецпроекта «Чемпионата» к десятилетию гибели «Локомотива».