Впервые за 30 лет у русской культуры все самое важное не в прошлом, а впереди

Экстремистский Facebook сейчас больше всего напоминает подвалы «Азовстали»: историческая роль его сидельцев уже сыграна, вокруг стонут раненые, пора сдаваться, но начальство не велит. Изредка забредая в его мрачные дебри, я наконец нашла применение этому последнему приюту русского либерализма. Facebook помогает мне лучше понять, почему я думаю так, а не иначе. И почему я не там.

Недавно один из фейсбучных сидельцев написал в комментариях о «сомнительной аксиологии» спецоперации на Украине. Аксиология – это область философии, которая занимается теорией ценностей. Тогда я пережила нечто вроде откровения: аксиология спецоперации и состоит в том, что у нас снова появились ценности. Чтобы понять нечто новое, нужно понимать точку отсчета – ситуацию, в которой находилась культура России до начала СВО.

30 лет назад «передовые» российские творцы, не подумав, торопливо вскочили в последний вагон европейского постмодерна. Они так спешили, что даже не заметили, что вагон уже отцеплен от паровоза истории. С тех пор мы не только обречены на эту вторичность, но и вот уже как 30 лет переживаем эмоции «рассеянного с улицы Бассейной»: сколько не рвется вперед «передовая» культура, она остается всё на том же месте.

Главное очарование постмодерна для наших творцов состояло в решительной смене интонационных «вех», в переходе от пафоса соцреализма к стильной иронии, от эпического нарратива к фрагментарности. В «Википедии» читаем определение постмодерна: «…отрицая модернистский поиск смысла в хаотическом мире, автор постмодернистского произведения избегает, нередко в игровой форме, саму возможность смысла, а его роман часто является пародией этого поиска. Постмодернистские писатели ставят случайность выше таланта, а при помощи самопародирования ставят под сомнение авторитет и власть автора».

Для европейски ориентированных авторов России 90-х «избегание смысла в игровой форме» оказалось ровно тем, чего просила душа в «тоске по мировой культуре». Партийная цензура и цензура очень хороших советских редакторов требовала не только смысла, но и человеческих ценностей – любви, совести, чести, порядочности, презрения к пошлости. Постмодерн не требовал ничего. Более того, всё вышеперечисленное категорично объявлялось «ложным пафосом», от которого, как предполагали теоретики постмодерна, человечество «устало». В самом деле, ну как можно любить Родину, сидя в московском кафе за бутылочкой божоле? Родина? Вы серьезно? Как можно надрываться на работе и служить стране, если наконец-то у нас появилась частная собственность – а значит, можно сдавать квартиру дедушки-профессора и творить?

Насквозь вторичный постмодерн получил мощное экономическое подкрепление залоговыми аукционами и философией атлантов, расправивших плечи. Эстетика в стиле «Березовский-лайф» идеально укладывалась в концепцию постмодерна. Свобода от смыслов и проклятого советского пафоса в русском изводе превратилась в некое счастливое слабоумие и психоделические анекдоты Сорокина.

Это в Европе послевоенные постмодернисты ощущали смысловую эрозию как трагедию. Это в Европе Эжен Ионеско создавал величественный и горестный театр абсурда, а Самюэль Беккет – трагическую теорию «человека как недоразумения». Это на Западе в муках рождался магический реализм Габриэля Маркеса и мучительные лабиринты Борхеса.

В России девяностых–нулевых, да даже десятых, никакой трагедии в постмодерне никто не видел. Для наших продвинутых творцов постмодерн стал путевкой к славе и в мир западных грантов. Смысла нет и быть не может – о-ля-ля, отлично, это наконец-то делает нас свободными!

Падение качества российского книгоиздания, кино – да всего – то бишь отмена института редакторов и вообще профессионалов, тоже работала на руку доморощенным постмодернистам. Теперь любой менеджер среднего звена мог объявить: я так вижу! – и ему ничего за это не было. Кроме премий, конечно.

Изумительные откровения Римаса Туминаса, Александра Роднянского, Чулпан Хаматовой, Галкина и Урганта – все это постмодерн. Да, слегка слабоумный. Но они так видят, а постмодерн позволяет. В результате мы получили простое арифметическое выражение: эстетические позиции великого и трагического европейского стиля прошлого века, поделенные на ноль таланта и отрицательные величины российской либеральной повестки. По законам арифметики такое выражение не имеет смысла – а значит, являлось апофеозом постмодерна. Это отсутствие смысла и составляло природу той культуры, которую 30 лет нам предъявляли как «современную». Именно за это отсутствие смысла выплачивались огромные гонорары, давались премии и прочие пряники.

И вдруг весь этот аттракцион невиданной щедрости оборвался буквально на взлете. Спецоперация на Украине потребовала смыслов, ценностей, любви, трагизма, сострадания, милосердия, ума, таланта, такта и души. Но это именно те инструменты, которыми наше «современное» искусство давно разучилось пользоваться.

Никакой Дима Быков не сможет написать ничего подобного одной-единственной строчке Константина Симонова: «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?». Этот звук, эта нота скорби и мужества, только она сейчас была бы уместна, только ее хотели бы слышать защитники Донбасса. Если бы Симонову во время Великой Отечественной сказали, что когда-нибудь смыслом искусства станет отсутствие смысла и сердца, он бы посмеялся в ответ. Но именно это мы сейчас и наблюдаем.

Я только раз видала рукопашный.Раз наяву и тысячу во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, Тот ничего не знает о войне.

Для того, чтобы написать эти стихи, Юлии Друниной потребовалось пройти войну. Это тот вид искусства, который требует не только великого таланта, но и великого мужества.

Если наша культура хочет вернуть себе саму себя, если она хочет снова стать аксиологически значимой, если она не хочет далее длить этот постмодернистский день сурка, ей придется заново учиться думать, чувствовать, страдать, верить в человека и собственную Родину, как это делали Симонов и Друнина. Я уверена, что это будущее захватывает сейчас воображение тысяч русских поэтов и художников. Впервые за 30 лет у русской культуры всё самое важное не в прошлом, а впереди.