«Я два раза запустил сердце Черепанова. Но спасти его не смог». Исповедь экс-врача «Авангарда» Сергея Белкина

Сегодня – 14 лет, как ушел из жизни юный хоккеист «Авангарда» Алексей Черепанов. Обозреватель «Матч ТВ» поговорил с бывшим врачом омского клуба Сергеем Белкиным, который после той трагедии был пожизненно отстранен от работы в КХЛ. 13 октября 2008 года в Чехове после игры «Витязь» — «Авангард» скончался талантливый 19-летний хоккеист Алексей Черепанов. В его смерти обвинили врачей омского клуба — Дмитрий Батушенко отбыл двухлетнюю дисквалификацию, а Сергей Белкин и вовсе стал персоной нон-грата в КХЛ. Прошло уже 14 лет. И я говорю с Сергеем Белкиным. «На мне висит пожизненный дисквал — это как приговор» — Правда ли, что после трагедии с Алексеем Черепановым вы были пожизненно изгнаны из профессии? — Не совсем так. Не могу трудиться только в хоккее. Но кроме него могу где угодно, в том числе в большом спорте. Два года отработал в юношеской сборной России по футболу, один сезон — в футбольном клубе «Тосно». Даже шесть лет работал в гребле. И сейчас есть интересные предложения. Но я уже, в общем-то, пенсионер. Мне 66 лет. Единственное — вижу, как формируется новая хоккейная команда, в том числе «Авангард». И вроде бы могу чем-то помочь. Но лучше не лезть. Потому что на мне висит пожизненный дисквал — это как приговор. — Как вам его выписали? — На тот момент очень старался бывший сотрудник «Авангарда», который был в клубе неприятен всем — такой Владимир Васильевич Сараев. Он очень хотел, чтобы доктора наказали. Потому что доктор имел свое мнение, высказывал его вслух. И вот тогда Сараев сидел в дисциплинарном комитете КХЛ. Решение по мне и другому врачу «Авангарда» Диме Батушенко долго не принималось. Никто не понимал, что с нами делать, куда нас запихнуть. Причем оба мы продолжали работать. Губернатор сказал: «Я с этим молодым врачом не останусь, поэтому пусть Белкин трудится дальше». Но было решено, что одному — пожизненный дисквал, а другому — на два года. Прошло время, я закончил институт остеопатической медицины, и меня пригласили остаться в клинике в Санкт-Петербурге. Уже давно живу в Питере… Видимо, в хоккей я попал в тот период, когда был в очень хорошей форме. Мне работалось легко. Особенно в Омске. Я же и в СКА отработал один сезон, когда там главным тренером был Барри Смит. Знаете, не очень приятно, когда тебе 10-летний близкий родственник задает вопрос: «Дед, почему ты бросил хоккей, а работаешь в гребле? Ведь хоккей интереснее». И что ему отвечать? Выкручиваюсь как могу… «Не было там у Лешки никакой патологии!» — Вы считаете, что врачей в той трагедии сделали козлами отпущения? — Мне трудно об этом судить. Я уже так далеко от этого отошел. Вроде сумел успокоиться. Просто иногда попадаются какие-то материалы. Всё это снова в памяти всплывает… Отвечая на ваш вопрос — конечно, да. И посмотрите на врачей, которые сейчас сидят на аренах. Они не умеют качественно реанимировать. Мы-то на тот момент, 13 октября 2008 года, Лешу два раза заводили. Но как оказалось, реанимобиль куда-то уехал. Не был заряжен дефибриллятор у приехавшего доктора. Я вслух всю реанимацию комментировал, сам всё в вену вводил. И врачи «Витязя» очень активно помогали нам с Димой Батушенко. Мы вчетвером работали. А когда машина «катастроф» приехала, то доктор раскрыл рот, и у медсестры затряслись руки. Я продолжал работать. Брадикардия была 60 ударов в минуту. Там бы поддержать чуть-чуть… Кричу: «Давай быстрее!» И слышу в ответ: «А у меня ничего нет…» Когда я пришел на работу в «Авангард», то первым делом попросил купить американский дефибриллятор. Генменеджер Анатолий Бардин без проблем дал эти деньги. Аппарат был русифицированным, за 6000 долларов. Даже бабушка разобралась бы, как с ним работать. Но мы его с собой не возили. Я был уверен, что он уже есть во всех клубах. А оказалось, его даже в реанимобиле не было заряженного. — Не было ли фатальной ошибкой, что вы не взяли дефибриллятор? — Теперь понятно, что всё надо возить с собой. Помните, случилась трагедия в Риге, когда на льду погиб хоккеист Сергей Жолток. Когда к нам прилетело рижское «Динамо», я пошел к ним — отнести фрукты и познакомиться с коллегами. Ко мне вышел массажист, у которого на руках умер Жолток. И он сказал: «Сергей Васильевич, после той трагедии мы всегда возим с собой дефибриллятор и умеем им пользоваться». — А удалось бы в принципе спасти Алексея Черепанова? Может, у него была фатальная патология? — Не было там никакой патологии! Да, у Леши была миокардиодистрофия. Но не настолько выраженная, чтобы паниковать. Думаю, там наложились утомление, срыв адаптации. Хотя на тот момент была очень грамотная наука в клубе. И все были утомлены. Это ведь четвертая игра на выезде. А Леша был таким мальчишкой, что он очень равнялся на Яромира Ягра. Приходил с ним ночами на тренировки. Иногда Ягр мог приехать полдесятого, чтобы до 12 ночи отрабатывать кистевой бросок. Мне охранники в «Авангарде» жаловались: «Василич, ваш этот Ягр тут ночами шарится, мы отдохнуть не можем». И вот Леша очень ориентировался на Яромира. Мы с Валерием Белоусовым как могли, его от этого отодвигали. Валерий Константинович очень берег Леху. Он видел, что это самородок. А вот потом, уже при главном тренере Уэйне Флеминге, всем стало всё равно. И сложно было контролировать. Я говорил одно, Флеминг — другое. У нас иногда случались беседы при луне, но мы не понимали друг друга. Уэйн был типичным методистом, всё время что-то объяснял ребятам. Я как ни зайду к ним в тренерскую, они сидят. «Опять кино смотрите?» — «Да, снова будем разбирать игру». И так крутили видео два раза в день по полтора часа. А вот Белоусов был гениальным практиком. «Когда мы интубировали Черепанова, из его рта уже валила пена» — Не думаете, что Черепанов перекачался в последний сезон перед отъездом в «Нью-Йорк Рейнджерс»? Может, он переусердствовал с набором мышечной массы под НХЛ? — Нет, никуда он не раскачался. Всё обычно. Единственное, он был очень утомлен. И он ведь еще мужчиной не стал. Мальчишка. Ему же 19 лет было… — Навсегда 19. — Сердце остановилось, и всё. Мне позвонил потом один из моих друзей из Америки. И говорит: «Что вы такой шум устроили из этой истории? У нас тут хоккеисты знаешь как часто погибают? Но никто на эту тему не говорит. Потому что родители подписывают какую-то бумагу о том, что они согласны, что их ребенок идет заниматься серьезным видом спорта, с ним может случиться всё, и претензий они иметь не будут». Тут еще сыграло то, что лига имела конфликт с омским губернатором и Анатолием Бардиным. Хотели, чтобы Бардина категорически убрали из КХЛ. Но потом на него махнули рукой… — Опишите сценарий, как Черепанова могли спасти. В той же Америке ведь хоккеистов спасают: Иржи Фишер, Джей Боумистер… Сколько случаев было! — Там всё очень просто. Я вам говорил, что мы дважды завели сердце Леше. Я слушал трубочкой фонендоскопа — была хорошая брадикардия в 60 ударов в минуту. Надо было быстро освободить верхние дыхательные пути электроотсосом, который у прибывшей бригады не работал. И заинтубировать, подключив к аппарату ИВЛ. Что я делал много раз, проработав 20 лет в реанимации. В общем, надо было Черепанова перевести на искусственную вентиляцию легких. То, о чем много говорят при лечении ковида. Иногда спрашиваю у коллег: «Вот ты видишь, что губешки у человека стали синими, и он тяжело дышит. Ты можешь чем-то помочь?» — «Нет, конечно. Я должен приглашать анестезиолога-реаниматолога». А за рубежом даже пожарные и полиция знают, как провести дефибрилляцию, подключить капельницу. Уже 20 лет не тружусь в реанимации. Но тот, кто такую работу прошел, вам автоматически всё это скажет и сделает руками тоже. А в тот момент я был в очень хорошей форме. Мог сделать интубацию легко. Но когда мы интубировали Черепанова, из его рта уже валила пена. То есть отек легких был настолько выражен, что помочь уже было очень сложно. Спас бы только электроотсос… В общем, я не смог. А если бы всё было под рукой… Трубку ларингоскопа я имел, но потом-то надо сажать на ИВЛ. Однако аппарата искусственной вентиляции легких тоже не было. И сердце быстро останавливалось. Потому что ручная реанимация затянулась. А должен был уже аппарат помогать. «В чем моя вина, вы можете объяснить?» — Прошло уже 14 лет. Теперь реанимобили приезжают с заряженными дефибрилляторами? — Сейчас все машины-реанимобили очень хорошо и качественно оснащены. Доктора, которые там сидят, тоже всё это знают и умеют. А вот все остальные у нас мало обучены. Уже потом, когда случилась трагедия с Черепановым, мы играли в Ярославле. Пришел дедушка, который во дворце отвечает за оказание неотложной помощи. И говорит: «Докладываю, мы готовы!» Я спрашиваю: «А что вы умеете делать?» — «Как что? Вызывать скорую». Считаю, те же доктора у нас навыкам реанимации не обучены совершенно. Носить дефибриллятор — одно. Но нужно сделать еще несколько ответственных моментов, причем качественно и адекватно. Это в кино показывают, как подошла женщина, ударила кулаком по грудине — и сердце завелось. В жизни так не бывает. У взрослых очень трудная кардиореспираторная реанимация. Когда надо завести сердце, это очень тяжело. А у детей — на моей памяти, не одна сотня спасенных жизней. Сердце удавалось завести, и спасали в критические моменты больше 50 процентов. Причем на фоне очень тяжелой патологии. — Если бы к вам обратились из КХЛ сейчас, о чем бы вы попросили? — Был бы очень рад, если бы с меня сняли эту пожизненную дисквалификацию. По-моему, уже с лихвой отбыл наказание. Кстати, тот Сараев — это слышал не только я, но и мой адвокат Сергей Зайцев — очень настаивал, чтобы я подписал бумагу с признанием собственной вины. Спрашиваю у него: «А в чем моя вина, вы можете объяснить?» Он отвечает: «Нет». Даже не знаю, за что меня наказали. Понимаете? Поэтому очень хотел бы, чтобы с меня эту дисквалификацию сняли. А то мне скоро 70 лет. Не планирую работать в хоккейной команде. У меня был один момент, когда заканчивал институт в Санкт-Петербурге. Приехал в Омск и сказал: «Давайте у вас поработаю в детской школе». Там так обрадовались директор и его помощник! Но потом оказалось: мне нельзя иметь никакого отношения к хоккею, включая молодежку и юношеские команды. А я бы очень помогал детям как остеопат, как врач восстановительной медицины. Ну что теперь? Нельзя — значит, нельзя.