Великий Яромир Ягр — о карьере в НХЛ, гениальном Лемье, «Питтсбурге» и почему уехал играть в Россию

Много крутых историй не только об «Авангарде», но и об НХЛ, опередившем время Гретцки и гениальном Лемье.

Великий (и всё ещё играющий) Яромир Ягр дал ностальгическое интервью в подкасте Spittin’ Chiclets. Обо всей своей карьере – как в детстве пахал на ферме и делал 1000 приседаний в день, почему стал заниматься хоккеем, как впервые приехал в Америку, как отрастил волосы, потому что подсел на американские группы, о гении Марио Лемье и как тот возобновлял карьеру, о своих скитаниях по клубам НХЛ. Конечно, не забыл и о России. Признался, что, если бы не КХЛ, он не смог бы играть в НХЛ до 45 лет.

«Владеть клубом — моё предназначение. Иначе в городе не будет хоккея»

— Ты всё ещё играешь за «Кладно»? — Да, всё ещё играю. Я не собирался и не хотел, но у нас в команде ходил вирус, многие заболели, осталось только 12 игроков. Мы бы автоматически проиграли. А я и так катался, так что решил попробовать выйти на лёд. Подумал, что если снова начну тренироваться, то смогу играть. Так и доиграл до конца сезона.

— Ты весь сезон катаешься хотя бы пару раз в неделю? — Я же владелец. Даже если не играю, хочу участвовать в тренировках как тренер, рассказывать игрокам, чему научился в НХЛ. Мы же единственный клуб в Чехии с маленькой коробкой. Я для себя сделал такой размер площадки.

— Когда ты стал владельцем команды? — С 1993 года клубом владел папа, а я стал владельцем в 2012-м. Он больше не хотел этим заниматься, это сплошная головная боль. Здесь же совсем другая экономика, в НХЛ клубы получают доход от болельщиков, ТВ, а быть владельцем клуба в Чехии – непростая работа. Болельщики обеспечивают только 15% финансирования, а на остальное надо искать спонсоров, просить поддержки города, государства. Постоянно надо просить людей о финансировании. Папа постарел и больше не хотел этим заниматься, сказал мне забирать клуб. Я стараюсь, делаю всё возможное уже 10 лет, но это непросто.

— Чувствуешь, что должен передавать опыт, делать что-то для страны? — Это же мой родной город, здесь я научился играть в хоккей, папа привёл меня в секцию, когда мне было два года. И арена та же самая, мы только крышу поменяли три года назад, потому что она могла обрушиться. Без этой арены я бы не попал в НХЛ и не владел бы сейчас командой. Папа владел клубом 20 лет, теперь это моё предназначение. Ведь если я не буду это делать, в городе не будет хоккея. Как я скажу детям, что завтра они не пойдут кататься?

«При коммунизме только спортсмены могли ездить в другие страны. И меня отдали в хоккей»

— В детстве мы только и слышали о том, как пашет Ягр, делает по 1000 приседаний в день. Откуда это пошло, от папы? — Мы жили на ферме, чтобы выжить, надо было работать. Я работал с семи лет – помогал семье, кормил коров, обычные дела на ферме. Так что от работы я никогда не отлынивал, это у меня от родителей. И эта работа дала мне силу. У меня, например, никогда не было проблем со спиной, потому что в работе на ферме задействуется всё тело.

Это в спортзал можно прийти, позаниматься немного и сказать – я устал, пойду домой. А на ферме ты работаешь, пока не закончишь работу, даже если устал. Пашешь с 10 утра до 10 вечера.

Мы жили при коммунизме, и папа был достаточно умён, чтобы понять, что только у спортсменов есть шанс увидеть другие страны. За границу же нельзя было ездить. И если у тебя будет обычная работа, как у всех, то хорошей жизни не жди. Единственным вариантом путешествовать по миру, жить хорошей жизнью был спорт.

Самыми популярными у нас были футбол и хоккей. Я родился здоровым – шесть килограммов, 68 сантиметров. Кажется, в роддоме мне до сих пор принадлежит рекорд как самому крупному новорождённому. В общем, папа понимал, что футболистом мне не быть, там нужны худенькие и быстрые. Но моё телосложение было идеальным для хоккея, и в два года он отвёл меня на каток.

— И ты сразу полюбил хоккей? — Не помню. Родители говорят, я поначалу плакал, не хотел заниматься. У меня же не сразу начало получаться. Дело пошло, когда я начал приседать, отжиматься и всё остальное. Это нормально, даже у детей есть эго. В семь лет я начал делать по 1000 приседаний в день, через полгода я был лучшим в группе, ещё через полгода я уже играл с ребятами на год старше и был лучшим там, ещё через полгода мне начало нравиться. Внезапно я стал лучше всех, так что я продолжал свои тренировки. А на каникулах приседал по 2000 раз. Мне это нравилось!

— До сих пор каждый день приседаешь? — Нет, конечно, я бы умер! Если надо, сделал бы, наверное, но потом неделю не мог бы ходить или сидеть. 1000 – большое число, но я не сразу всё делал. 150 – как проснусь, 150 после завтрака. После школы ещё 150 и ещё раз через 15 минут. И перед сном ещё два раза по 200. Это занимало всего 10 минут, секунда на одно приседание, я всё просчитал! Да, это 1000 приседаний, но времени занимает немного.

«Увидел Лемье на ЧМ-1985, и он стал моим кумиром»

— Что знал об НХЛ, когда тебя задрафтовал «Питтсбург»? — Вообще ничего! При коммунизме же об этом не говорили. Кто-то из игроков сбегал туда. В 1985 году чемпионат мира проходил в Праге, Канада привезла очень хорошую команду – Рона Фрэнсиса, Стива Айзермана и молодого высоченного паренька под 66-м номером. В четвертьфинале он забил два гола русским, это был Марио Лемье. С того момента он стал моим кумиром, я стал следить за ним и за НХЛ.

— Был культурный шок, когда в Америку приехал? — Драфт был в Ванкувере, до этого я был в Канаде в 16 лет, на турнире в Саскачеване. Но тогда видел только арены и отели, ничего не видел. В Ванкувере, конечно, у меня был большой шок. И у родителей, они вообще раньше никогда не были за границей, были захватывающие впечатления.

После драфта генменеджер «Питтсбурга» Крэйг Патрик как-то смог оформить мне визу, и из Ванкувера мы поехали в США. Я неделю провёл в Питтсбурге и вернулся домой, хотя меня не хотели отпускать. Боялись, что не вернусь. У нас только революция прошла, никто не знал, что будет дальше. Но я скучал по дому, да и ни с кем не успел попрощаться, поэтому улетел и вернулся уже перед сезоном.

— А когда о тебе заговорили, после того как съездил в Канаду в 16 лет? — Нет, я тогда довольно хорошо играл, но не настолько. Заговорили, когда я стал играть в профессиональной команде, мне лет 17 было. Не скажу, что уже тогда стал знаменит, но люди начали говорить, что из меня может получиться хороший игрок.

— Откуда у тебя взялся маллет, когда появился этот салат на голове? — Это не салат, а стиль! Но сейчас так уже не носят. Мне тогда нравилось всё американское, западное. В Чехии мы могли слушать только чешскую музыку, а потом я услышал хеви-метал – Bon Jovi, Aerosmith, Guns N’ Roses, Metallica, Motley Crew. И там у всех были длинные волосы, я тоже захотел такую стрижку.

«Поначалу моей целью был не Кубок Стэнли, а выжить в НХЛ»

— В дебютном сезоне ты играл с Иржи Грдиной. Это отец Яна Грдины? — Нет, просто однофамилец. Иржи был довольно известным чешским игроком. При коммунизме хоккеист мог уехать в НХЛ только после того, как 10 лет отыграет за сборную. И даже если тебя отпускали, то забирали почти всю твою зарплату, но зато ты мог играть в НХЛ. Иржи вот так легально уехал в НХЛ после Олимпиады-1988, выиграл Кубок Стэнли с «Калгари», потом его обменяли в «Питтсбург».

Он меня спас, потому что я сильно скучал по дому, плохо говорил по-английски. Было тяжело – постоянные разъезды, матчи, с партнёрами по команде нормально не поговорить, тогда же европейцев в НХЛ почти не было. С Иржи я мог поговорить, он мне показывал город, очень сильно помогал. А Ян Грдина был моим центром, он попозже приехал, но они не родственники.

— Что думал о стиле игры в НХЛ в первом сезоне? — Было очень тяжело. Сразу после драфта в Питтсбурге я встретил тафгая Джея Кофилда. Отличный парень, но он был огромным! Мы пошли на арену, и Крэйг представил меня Джею, сказал, что это наш игрок. Я посмотрел на него, потом на своего папу и сказал: «Пап, я не хочу здесь играть. Если тут все такие огромные, у меня нет ни шанса». Но меня успокоили, что всё будет нормально и в НХЛ не все такие здоровые.

— Джей — единственный, кто мог бы вместе с тобой по 1000 раз приседать! — Да, для него это было как разминка. Я пару лет назад видел его, он был в лучшей форме, чем тогда.

— Когда впервые вышел на лёд с Марио, сразу почувствовал «химию»? — Не забывайте, в «Питтсбурге» я начинал с четвёртого звена! Марио вообще не играл до февраля, восстанавливался после операции на спине. А в первом у нас были Рекки, Стивенс и Каллен. Почти весь год они составляли тройку лучших бомбардиров команды, давали результат, пока Марио лечился.

— Удивился, что сразу выиграли Кубок? — Кажется, тогда моей целью был не Кубок, а просто как-то выжить в НХЛ, потому что очень скучал по дому. Но мы продолжали выигрывать, а я играл в третьем-четвёртом звене. Но, знаете, у нас был такой классный состав! Марио, Джо Маллен, Ларри Мёрфи, Пол Коффи, Томми Баррассо, Фил Бурк. Брайана Троттье тогда называли слишком старым, а ему всего 34 было, и он столько всего уже выиграл. И я с ним в одном звене играл – я, парень из Европы, играл с человеком с таким опытом и хоккейным чутьём. Даже в третьем-четвёртом звене я играл с великолепными партнёрами.

А когда команда выигрывает, отношения внутри команды становятся совсем другими. Я до сих пор всех помню и обнимаю, когда встречаемся. Это особая связь, особое чувство по отношению к этим ребятам.

«Гретцки опередил время на 30 лет. А Лемье был гением»

— И игра с такими опытными ребятами в итоге через несколько лет помогла тебе стать суперзвездой? — Сильно повлиял локаут в 1994 году, с сокращённым сезоном. Я и раньше набирал много очков, но даже в пятёрку лучших бомбардиров «Питтсбурга» не попадал. Делал свою работу, но ничего выдающегося, команда и без меня справилась бы. При этом болельщики всегда голосовали за меня на Матч звёзд. Может, из-за стрижки? Мне от этого было даже неловко, я в четвёртом звене, а меня выбирают на Матч звёзд.

В локаут я играл в Европе, и после его окончания кому-то нужно было время, чтобы вкатиться в сезон, а я уже приехал в хорошей форме. Хорошо начал сезон, много играл и в том году впервые выиграл бомбардирский титул. Марио тогда не играл, а я сделал себе имя, совершил прорыв, заслужил уважение партнёров и тренеров в «Питтсбурге».

— Лучший гол — в финале 1992-го? Ты там троих обыграл. — Смотря как смотреть. Наверное, это был не самый красивый, но очень важный. Мы проигрывали 3:4 за пять минут до конца, когда я забил. Даже не знаю как, столько времени прошло. А за 10 секунд до конца Марио забил победный. Ещё важнее было, что мы по ходу матча проигрывали 1:4, а в итоге обыграли «Чикаго» в серии 4-0. Тот матч многое значил.

— Марио запомнился немногословным человеком, который вёл за собой не словами, а делом. Так и было? — Когда ты настолько талантлив, много говорить не надо. Он просто делал своё дело. Мне кажется, никто никогда не побьёт рекорд Гретцки [по очкам], это невозможно. Ну только если не сделают ворота, как в футболе. Мне нравится смотреть на Коннора Макдэвида, это фантастический игрок. Но то, что сделал Уэйн, по 200 очков набирал. Он опередил время на 30 лет, уже в 1970-х играл в хоккей 2000-х. Это как современную «Феррари» отправить в 1990-е.

А то, что делал Марио, даже описать сложно. Как он играл даже через боль, с травмами! Я бы не поверил, если бы не видел это своими глазами. Когда рассказываю об этом, люди думают, что я вру. Но он был так хорош! Вы говорите, что я пять раз становился лучшим бомбардиром лиги. Но все эти титулы я выиграл, когда Марио не играл. А если он проводил хотя бы 60 матчей, у меня не было шансов на «Арт Росс». Это было невозможно, он был гением! Ему всегда удавалось забить или внести вклад в результат, в этом он ни на кого не похож. Если он плохо себя чувствовал, то подключал других игроков, а если чувствовал себя отлично, то мог набрать восемь очков за матч. Я со многими талантами играл, но все всегда играют в одном, своём стиле. И если они в форме, то всё идеально, а если нет, то это обрез за обрезом. А Марио всегда знал, как повлиять на матч.

«Лемье решил вернуться в хоккей, чтобы показать сыну, насколько он был хорош»

— Ты вообще знал, что Марио собирается вернуться после завершения карьеры в 1997-м? — Это моя любимая история о Марио. Его сын, Остин, постоянно играл с клюшкой в нашей раздевалке. Марио уже закончил, был владельцем клуба. Наш сервисмен повесил большой постер Лемье, и Остин спросил его, кто на нём изображён. Тот ответил, что это его папа. Остин спросил: «А что, мой папа играл в хоккей?», и сервисмен ответил: «Твой папа был лучшим в мире».

Марио узнал об этом разговоре. Думаю, поэтому он и решил вернуться, чтобы показать сыну, насколько он был хорош. Он начал тренироваться, никому ничего не сказал. У меня было сложное начало сезона, мы были на выезде в Бостоне, когда позвонил Крэйг Патрик и сказал, что по возвращении Марио хочет со мной поговорить.

После выезда я зашёл к Марио, он спросил, как дела. Говорю – играем мы не очень, я тоже не очень. Нам бы игроков, конечно, но я знаю, что денег нет. Мы же тогда были банкротами. Марио отвечает: «Знаю одного хорошего игрока». Смешно, но до меня тогда ещё не дошло. Говорю ему – хорошо, но денег-то у нас нет, значит, это точно не суперзвезда. Он отвечает: «Он недорогой, но очень хороший». Я спрашиваю: «Ну и кто это?».

Он ответил: «Это я, уже два месяца тренируюсь. Только никому не говори. 26 декабря я вернусь». Так я и узнал. Тяжелее всего было не проболтаться! И у нас сразу пошло, в первой же смене мы забили гол, он сам забил в середине матча, и мы обыграли «Торонто» 5:0. В том матче он набрал три очка, в следующем – четыре, это невероятно. Сколько профессиональных спортсменов могут три с половиной года не играть, потом потренироваться три месяца и доминировать? Марио набрал 80 очков в 40 матчах!

А когда Остин только родился, Марио три дня провёл в больнице, вообще не спал. А потом приехал прямо к матчу с «Сент-Луисом», с больничным браслетом на руке. И забил пять и три отдал! Такой он, Марио Лемье.

— Что привело к обмену из «Питтсбурга» в «Вашингтон»? — В 2001-м мы проиграли «Нью-Джерси». Тяжёлое поражение, Марио только возобновил карьеру, а я плохо провёл плей-офф. Со всем нашим вторым звеном – Стракой, Ковалёвым и Лангом – надо было подписывать новые контракты. «Питтсбург» был не в лучшей форме, мы только пережили банкротство. Я сказал Крэйгу Патрику, что лучше всего для команды будет, если меня обменяют. У нас был отличный состав, но мы всё равно проиграли «Нью-Джерси». Если бы я остался, то клуб не смог бы сохранить остальных игроков и команда стала бы слабее. Я сказал Крэйгу, что мне оставаться незачем, ведь Марио вернулся, болельщики будут ходить. К тому же я плохо провёл плей-офф, болельщики освистывали меня. Всё уже было не так, как раньше. И меня обменяли. Говорят, я хотел обмена. Нет, не хотел, но это было лучшим вариантом для «Питтсбурга». Я бы и сейчас поступил так же.

— Ты сам выбрал «Вашингтон»? — Нет. У меня была очень большая зарплата, все думали, что я окажусь в «Рейнджерс», потому что больше ни один клуб не мог себе позволить такой контракт. Но они никак не могли договориться. «Питтсбург» просил деньги – тогда ещё можно было менять игроков на деньги. Потом появился вариант с «Вашингтоном», и я отправился туда.

— В «Вашингтоне» тогда была не очень сильная команда? — Не хочу искать оправданий. Когда меня обменяли, я в четвёртый раз подряд выиграл «Арт Росс». И, конечно, в «Вашингтоне» от меня ждали того же, что я буду набирать по 120 очков. Но новая команда, новые партнёры, новый стиль игры, и у меня не было такой результативности, как в «Питтсбурге». Но я не виню руководство клуба, что от меня ждали большего, я бы тоже ждал на их месте. Команда не попала в плей-офф, я играл не так, как ожидалось, поэтому надолго я там не задержался.

— Почему ты взял 68-й номер? — В 1968-м в Чехии была революция, полгода у нас была свобода. А потом пришли русские танки, и русские захватили власть ещё на 20 лет. В детстве я много времени проводил с бабушкой. При коммунистах нельзя было владеть фермой, а мои дедушки были бунтовщиками и попали в тюрьму. Один шесть лет отсидел, другой – пять. Бабушка часто рассказывала о своём муже. Он был политзаключённым, во время революции его выпустили. Но в тюрьме он заболел и умер в 1968 году.

«Уехал в Россию, потому что пообещал и верю в карму. «Эдмонтон» предлагал кучу денег»

— Задумываешься о том, что, если бы не уехал в Россию, мог бы побить рекорд Уэйна по голам? — Когда вернулся из России, хотел дойти до 2000 очков. 2000 выглядит лучше, чем 1900 с чем-то. Но у меня не получилось. И 800 голов я хотел забить, тоже не смог. Но я никогда не говорю «если». Если бы я не уехал в Россию, не думаю, что отыграл бы ещё шесть лет в НХЛ. Отъезд в Россию был концом чего-то одного и началом чего-то другого. Даже психологически – в НХЛ сборы начинаются 15 сентября, потом играешь, плей-офф, отпуск всего две-три недели, потом возвращаешься к тренировкам. После 20 лет устаёшь от этого, даже если тебе это нравится.

А в России совершенно другая система. Меньше матчей, перерывы на игры сборных, я четыре раза за сезон мог повидать родителей. В России больше тренировок, поэтому я был в гораздо лучшей форме и вернулся в НХЛ, набравшись новых сил.

— Планировал возвращаться в НХЛ, когда уезжал в Россию? — У меня заканчивался контракт. Я чувствовал, что ещё могу играть на высоком уровне, и хотел подписать контракт на два года. В локаут я полгода отыграл в Сибири, в Омске, мне там очень понравилось. И губернатору Омской области я очень нравился, так что когда он узнал, что после сезона я становлюсь свободным агентом, то послал генменеджера «Авангарда» ко мне в Нью-Йорк. Он сказал, что губернатор хочет, чтобы я поехал играть в Россию.

В те времена «Рейнджерс» были экстра-классом. Все организации были великолепные, но Нью-Йорк – лучше всех. Там у тебя было всё, о чём только попросишь. И я сказал ему: «Если я не подпишусь с «Рейнджерс», обещаю, что приеду в Россию».

После сезона мы общались с Гленом Сатером, я хотел контракт на два года, он предлагал только на год, потому что я уже был немолод. Я дал обещание, что в этом случае приеду в Россию, и хотел его сдержать. Второго июля звонит «Эдмонтон», но я верю в карму. Если что-то пообещал, надо выполнять. И я уехал в Россию.

Там не как в НХЛ, они даже летом тренируются командой, у них сборы, так что я уехал сразу после сезона. И не думал, что однажды ещё вернусь. Но там я постоянно играл за сборную, и на ЧМ-2011 в Словакии приехало много игроков НХЛ – американцев, канадцев, чехов, русских, Овечкин там был, все. И я здорово провёл турнир. В четвертьфинале с США я оформил хет-трик и подумал: «Если я могу забивать таким командам, то смогу играть и в НХЛ».

— А сколько платили в России, хотя бы сравнимо с НХЛ? — Нет, если бы подписался с «Эдмонтоном», то заработал бы намного больше. Но они не сразу мне позвонили, потому что хотели взять другого игрока, однако он подписался в «Детройте». И внезапно у них оказались свободные деньги. Они предложили мне кучу бабок, но я тогда уже дал обещание.

«Когда брал на ночные тренировки молодых, они на следующий день не могли играть»

— Когда ты стал тренироваться по ночам? — Когда становишься старше, надо всегда искать свои преимущества. Моё – я не устаю во время ночных тренировок. Когда брал на эти тренировки молодёжь, они на следующий день не могли играть. А мне нормально.

Из России я вернулся в 40 лет, думал, как оставаться в идеальной форме. Всегда выбирал квартиру рядом с ареной, чтобы не тратить силы на поездки. Я знал, что мне надо работать над своей игрой. Руководству клубов это нравилось, я подавал хороший пример молодёжи.

— Вернувшись, ты стал путешествовать по клубам. Тебе самому это нравилось? — Нет, весело это не было. Я же это делал не для того, чтобы встретить побольше новых людей. Просто в таком возрасте надо показывать уровень каждый год, нельзя плохо провести месяц, иначе всё, закончишь. Потому что начнут говорить, что ты старый и уже ни на что не годен. Глен Сатер говорил, что я старый, когда мне было 35! Они думали – ладно, он провёл хороший сезон, но нет гарантий, что следующий сезон тоже будет хорошим. К тому же тогда уже был потолок зарплат, никто не хочет подписывать 40-летнего игрока, если не уверен в нём.

В «Филадельфии» я был счастлив, играл в первом звене с Жиру и Хартнеллом. У нас была отличная команда, но потом случился новый локаут, я вернулся в Чехию, а потом позвонил «Даллас». Они слышали, как я пашу, и хотели, чтобы я показал молодёжи, как надо работать. Потом был «Нью-Джерси». Не думаю, что они меня позвали бы, если бы Ковальчук не уехал в Россию. И Лу Ламорелло пошёл на риск со мной.

— Ты чувствовал, что карьера в НХЛ подходит к концу? — Когда играешь, не думаешь, что ты уже всё. Даже если многие так думают, твой мозг думает иначе. Многие думают, что они лучше, чем есть на самом деле, потому что мозг так им говорит. И даже в последнем сезоне мне не казалось, что я уже недостаточно хорош. Всегда надо верить в себя, даже если ты сдал.