«Чемпионат мира включает особый режим, избавляющий от обычной жизни». Александр Генис о футболе

К чемпионату мира-2018 «Редакция Елены Шубиной» (АСТ) подготовила интересный тематический сборник – «Игра народная. Русские писатели о футболе». Книжку с текстами Александра Гениса, Евгения Водолазкина, Василия Уткина, Андрея Рубанова и других популярных авторов уже можно купить в магазинах, а на сайте Forbes – прочитать эссе Александра Гениса «Футбол как религия» о том, почему Америка называет футболом другую игру. Говорят, что футбол — вопрос жизни и смерти. — Чепуха, — отвечают придумавшие его англичане, — футбол намного важнее. Пытаясь понять, кто прав, я слежу за чемпионатами мира по футболу почти полвека, и помню все финалы. Чемпионат включает особый режим, избавляющий от обычной жизни. Днем я матчи смотрю, вечером пересказываю, по ночам они мне снятся. Весь месяц я ем что придется, газету начинаю со спорта, в гостях сажусь с болельщиками и с ужасом жду, когда всё кончится. Высшая форма эскапизма (Голливуд отдыхает), футбол — каникулы души, и я люблю всех футболистов, кроме, разумеется, знаменитых защитой и притворством итальянцев. На них приятнее всего смотреть, пока исполняют гимн: и музыка приятная, и сами — красивые. Остальные, густо покрытые татуировкой, напоминают бриттов и галлов времен Юлия Цезаря, причем столь же неудачливых. Архаизм футбола царит не только на поле, но и на трибунах. Все тянутся к корням. Мексиканские болельщики одеваются ацтеками, датские — викингами, швейцарские — коровами, американские — Элвисами. Всех, однако, объединяет та же страсть, и в этом — великая сила футбола: покорив человечество, он сделал его единым. Кто станет спорить с тем, что ФИФА обладает большей властью, чем ООН или Ватикан, даже вместе взятые? Безразличие к масштабу поднимает футбол над миром — как бога. Поклоняться ему могут все, кто хочет, а хотят все, кто может. В сущности, футбол — единственная мировая религия, которой всех удалось обратить в свою веру, обычно без войн и почти без крови. Об этом мечтали все фанатики, но зря: на земле никогда не было единой религии — кроме футбола. В меру ревнивая и без меры терпимая, она открыта всем, кроме тех, кто играет руками. Простая, дешевая, общедоступная и понятная, она не боится соперников, ибо каждому разрешает молиться себе по-своему. Захватив планетарное сознание, бог футбола стал его хозяином. Чтобы стать мировой, религия не обязательно должна обещать больше, чем давать. Вера ведь не всегда подразумевает загробную жизнь. Будда о ней молчал, и Конфуций, и Ветхий Завет. Религия — о другом. Указывая альтернативу, она вносит в нашу жизнь сверхъестественное измерение. — Поэтому, — объясняю я жене, — футбол несовместим с работой. — Не в Америке, — отвечает она. И действительно: неоспоримый факт бесконечной важности заключается в том, что американцы обладают стойким иммунитетом к футболу. С этим никто ничего не может сделать. Ни Пеле, игравший на Восточном берегу, ни Бекхэм, играющий на Западном, ни победы американской сборной, ни ее поражения. В среднем каждый матч бразильского чемпионата мира смотрело меньше одного процента населения США. В Японии — глухой ночью — 40%, в России — треть мужчин, в Бразилии — вся страна, включая женщин, детей и животных. Нельзя сказать, что всем американцам плевать на футбол, но можно сказать, кто его здесь любит: иностранцы. В космополитическом Нью-Йорке на каждую страну — по отдельному бару, на каждую команду — по флагу, на каждую победу — по параду. Но чем дальше вглубь, тем меньше болельщиков. Удаляясь от моря, футбольная религия становится экзотической сектой, живущей за счет нелегальных эмигрантов. Что же удерживает от футбольной веры в остальном набожных американцев? — Футбол, — говорят одни, — как все популярные игры, принадлежит бедным, но в Америке для этого уже есть баскетбол. — Футбол, — говорят другие, — монотонный, как молитва, не может занять зрителя, ждущего от спорта результата, а не медитации. — Футбол, — говорят третьи, — действительно требует терпения: когда-нибудь он прорастет и в Америке. — Футбол, — отвечаю я первым, — принадлежит всем, от нищих на пустыре до миллионеров на поле. — Футбол, — говорю я вторым, — уж точно интереснее бейсбола, который мне кажется не спортом, а хворью. — Футбол, — говорю я, устав ждать, третьим, — победит Америку лишь тогда, когда она станет как все, а этого мы, надеюсь, не дождемся. Дело не в характере игры, а в природе истории. Футбол — сугубо национальная игра, и в этом он идет поперек глобализации. Чем меньше смысла остается в государственных границах, тем круче страсти на поле, где игроки делают вид, что политические карты означают то же, что прежде. Старомодный, как Жюль Верн, футбол кормится национальными предрассудками. Вопреки всякой очевидности мы верим в дисциплинированный марш немцев, в артистическую вольность итальянцев, в мушкетерский балет французов. Всё это, как каждый знает из телевизора, не так, но это неважно, потому что чемпионат мира — умышленный анахронизм вроде феодальной войны. Футбол возвращает нас к эпохе геральдических битв. Своими победами и поражениями футболисты, как прежде — солдаты, наполняют тающую на глазах историю. Накануне матча Германия — Англия немецкие болельщики показывали английским три пальца, а те им — два. Первые намекали на три победы в мировых первенствах, вторые — на две мировые войны. Сменив военную форму на спортивную, футбол оправдывает патриотический раж. Каждая страна, часто сгрудившись в столицах, ждет гола, словно телеграммы с неба. Гол — это знамение и благодать, награда и обещание, магическое искупление и державное оправдание. Поклоняясь одному богу, все сражаются за его отдельное внимание. В терминах такой религии мир (если глядеть на него с футбольного поля) кажется таким же пестрым, каким он был до того, как международный терроризм, интернациональные банки и тотальные экологические угрозы сделали его общим, но не слишком счастливым домом. Говоря короче, футбол — религия не только универсальная, но и национальная. Америка обошлась без второго ради первого. Возникшая взамен предыдущей истории, она задумана вторым шансом, а не еще одной страной на карте. И этим одна Америка разительно отличается от другой. Как авениды Лимы и опера в Манаусе, Латинская Америка утрировала Старый Свет. Неудивительно, что здесь и футбол удачный. Зато другая, с этой точки зрения — настоящая, Америка никогда не хотела играть по чужим правилам. Не футбола американцы не могут принять, а стоящей за ним истории. И до тех пор, пока она не станет для всех общей, Америка будет жить наособицу, пиная длинный, похожий на дыню мяч и называя игру с ним футболом.