История репрессий. Трудовые будни палачей

Директор ФСБ в 2017 году заявил, что массовые аресты – следствие «перегибов» на местах. Интервью с Александром Бортниковым напечатано в «Российской газете», значит, это официальная версия событий. Хотя любой желающий может узнать, какое количество граждан СССР было уничтожено без всяких «перегибов», по прямым приказам сталинского руководства. В том же интервью впервые приводится количество пострадавших исполнителей террора: в 1933–1939 годах репрессиям подверглись 22618 чекистов. Для сравнения, в те же годы только в Саратовской области (крае) были репрессированы 58858 человек. Эта цифра была обнародована саратовским КГБ еще в 1991 году, однако с тех пор она менялась в зависимости от политической конъюнктуры. Бортников не уточнял, как именно пострадали работники органов, сколько было расстреляно, а сколько просто лишились погон. Формулировка в приказах НКВД «Уволен вовсе с исключением с учета» могла означать что угодно. От высшей меры наказания до перехода на работу начальником отдела кадров в какую-нибудь строительную контору. Умри ты сегодня, а я завтра Попытаемся представить, что происходило на идеологическом фронте в Саратовской области в тридцатые годы. В частности, опираясь на информацию из открытых источников, попробуем посмотреть на ситуацию с точки зрения рядовых чекистов. Итак, в декабре 1934 года в УНКВД по Саратовскому краю сменилось начальство. На место отозванного «варяга» – Израиля Леплевского, просидевшего в кресле всего полгода, Москва присылает Романа Пиляра. Он же остзейский барон Ромуальд Людвиг Пиллар фон Пильхау, двоюродный племянник Феликса Дзержинского. Именно при Пиляре на подведомственной территории начинается кампания поголовного уничтожения врагов народа, которая вскоре захлестнет и ее творцов. Так, в самый разгар борьбы с троцкизмом, 16 мая 1937 года в Саратове арестовывают главного борца Пиляра и обвиняют во вредительстве в органах НКВД. На следующий день в Саратов приезжает из Москвы впавший в немилость Сталина Яков Агранов. Который с новыми силами принимается за искоренение троцкизма, обвиняя своего предшественника в измене Родине, двурушничестве и пособничестве врагам. Правда, недолго. Через два месяца Агранова снимают с должности, арестовывают и обвиняют в тех же грехах, что и Пиляра. Разве что о работе на польскую разведку на этот раз речь не идет. Уже 30 июля 1937 года в Саратов из столицы присылают очередного «варяга» – Альберта Стромина. Он же уроженец Лейпцига Альберт Геллер, чекист с 1920 года. И вновь газеты нагнетают истерику вокруг «террористов», «диверсантов» и «шпионов». И на первых полосах снова печатают портреты «несгибаемого борца» Стромина, который баллотируется от Саратовской области в Верховный Совет СССР. Что не помешает и его арестовать в декабре 1938 года по стандартным обвинениям в антисоветской деятельности. Что в результате творилось в головах рядовых саратовских чекистов, сказать сложно. К 1938 году все они были погружены в кафкианский сон. В котором каждый новый начальник убивал предшественника: расстрелянный Пиляр – расстрелянного Леплевского, расстрелянный Агранов – расстрелянного Пиляра, расстрелянного Агранова – расстрелянный Стромин. Тем же занимались и их подчиненные, которых с той же скоростью перемалывала та же машина. Каждый обыватель был уверен в собственной невиновности и надеялся, что его пронесет. Каждый чекист знал, что он не виновен, но уже ни на что не надеялся. Потому что сам же устроил эту рулетку. И только в конце 1938 года, когда даже до руководителей государства дошло, что в грядущей войне будет некому воевать, репрессии пошли на спад по всему СССР. Саратовским управлением НКВД назначили руководить Николая Киселева, тихо умершего своей смертью во время войны в Уфе. Разумеется, если были «перегибы», должны быть и виноватые. Которые, как нам уже сказали, сидели «на местах». Работники НКВД становились жертвами по тем же политическим мотивам, что и простые граждане, только судьбу их решали все же «свои», а дома, как известно, стены помогают. Уверен, что арестованных чекистов допрашивали в тех же кабинетах, в которых они сами сидели буквально вчера. И разоблачали их те же работники секретного отдела, с которыми они еще недавно гоняли в футбол или упражнялись в тире. Поэтому благоприятных исходов было несравнимо больше, а наказания – гораздо мягче. Перед нами стоит Закорюкин... Например, 14 февраля 1937 года саратовские чекисты решали судьбу вычищенного из партии товарища – коммуниста Закорюкина. Обвинялся он по следующим пунктам: 1) За связь с братом-троцкистом, исключенным из ВКП(б) за троцкистское выступление в 1927 году на активе комсомола в г. Роднике Ивановской области. 2) За несвоевременное сообщение о брате-троцкисте в парторганизацию. 3) За антипартийную оценку выступления брата, данную в письме к нему, называя его к.-р. троцкистское выступление «чепухой». 4) За выступление на партгруппе с антипартийной оценкой борьбы Партии с троцкизмом, определяя, что якобы Партия начала свою острую борьбу с троцкизмом только с середины 1936 года 5) За неискреннее поведение на собрании. Простому смертному в тот год для расстрела хватило бы и одного пункта из перечисленных, и даже намека на какую-нибудь «антипартийную оценку». Однако коллеги Закорюкина числом 120 человек затеяли целую дискуссию. Так, товарищ Левшин призвал решить принципиальный вопрос, является ли Закорюкин троцкистом или троцкиствующим: – Я ставлю вопрос перед собранием и перед собой: кто такой Закорюкин – чужой он человек или нет? Я отвечаю со всей ответственностью, что Закорюкин нам не чужой человек, компрометирующих материалов за ним нет, но Закорюкин допустил грубейшие ошибки, за которые он понесет наказание. Закорюкина надо оставить в партии, но вынести ему строгое партийное взыскание, – мягко стелил Левшин. В ответ товарищ Васильев заявил, что Левшин «делает скидку бесспорному двурушнику Закорюкину. Закорюкин – двурушник, его в Партии оставлять нельзя», – негодовал Васильев. С ним вступил в полемику товарищ Диментман, которому, «чтобы сказать, что Закорюкин двурушник, надо иметь факты, а также для того, чтобы сказать, что он троцкист, тоже нужны факты, а их у нас нет». – Перед нами стоит Закорюкин, которого мы хорошо знаем, как неплохого товарища, коммуниста и чекиста, – по-зощенковски заговорил капитан Диментман. – Он там запутался и не дал правильной оценки борьбы Партии с контрреволюционным троцкизмом. Сам Закорюкин не троцкист и к ним не принадлежал. Двурушнической работы за ним нет. Он спутал формы борьбы Партии с репрессиями наших органов, и назвать это двурушничеством нельзя. – Мы все хорошо знаем Закорюкина, – спасал товарища Лысиков. – Будучи парторгом, Закорюкин пользовался исключительным авторитетом, по любому политическому вопросу он давал ясные ответы. Я уверен, что выступление Закорюкина было неумышленное и ответ его был исключительно такой потому, что он растерялся. Но тут поднялся подозрительный Науиокайтис: – Трудно поверить, чтобы Закорюкин мог спутаться. Закорюкин что-то скрывает и не хочет партийной организации сказать всю правду. Спасительную руку тянул товарищ Гринберг: – Я не допускаю мысли, чтобы Закорюкин был троцкист или троцкиствующим, он не двурушник. Закорюкина мы знаем давно и его выступление на партийной группе я также отношу, как и другие товарищи, что он спутал формы нашей чекистской борьбы с борьбой партии с троцкизмом. Сейчас Закорюкин осознал свою ошибку. Его надо сохранить в Партии, но вынести партийное наказание. Чаша весов раскачивалась. Коммунист Ульянов занял промежуточную позицию: – Я не согласен с выступлениями товарищей Диментман и Гринберг, чтобы Закорюкин мог спутать формы нашей борьбы с борьбой Партии с троцкистами. Закорюкина я знаю с 1926 г. как исключительно политически грамотного товарища, и спутать эти две разные вещи он не мог, но вместе с этим я не считаю Закорюкина троцкистом. Выступление его на партийной группе было таким потому, что он запутался в политических вопросах, свою ошибку он осознал. Закорюкина надо сохранить в Партии. У выступавшего следом Черномордика не было сомнений в том, что Закорюкин – полноценный коммунист: – Дело брата Закорюкина и отношение нашего Закорюкина к этому делу он сам поднял на принципиальную высоту. Он своевременно подал рапорт об этом командованию и партийной организации. Закорюкин неплохой член Партии, он нам не чужой человек. Закорюкин допустил грубую политическую ошибку, за которую он должен понести партийное взыскание, но Закорюкина надо сохранить в Партии, ибо ни троцкистом, ни троцкиствующим он не является, также не является «защитником» тех выступлений, которые допускал его брат. Закорюкина мы знаем и как оперработника, и как члена нашего коллектива, поэтому, мне кажется, совершенно очевидно, что исключать его из Партии нет нужды, да и отношение самого Закорюкина к этому делу дает возможность в Партии его сохранить. Взявший следом слово Иванов мыслил изящно, по-гроссмейстерски: – На партийном собрании мы голосовали за исключение Закорюкина из партии потому, что там он там делал грубые политические ошибки, на них настаивал и не считал их ошибками. Он на собрании партгруппы пытался быть неискренним, теперь эти ошибки свои он осознал, а зная Закорюкина только с хорошей стороны, зная, что он никакого отношения к троцкизму никогда не имел и не имеет, кроме активной борьбы с троцкизмом, Закорюкина можно оставить в Партии с соответствующим партийным взысканием. Из выступления Епифанова вдруг выяснилось, что подсудимый был не простой, а парторг: – Закорюкина мы знаем, как исключительно хорошего парторга, хорошего чекиста, непримиримого к классовым врагам большевика, но Закорюкин допустил грубую политическую ошибку из-за родственных чувств к брату, став на ложный путь. Его ошибка квалифицируется проявлением примиренчества, но есть смягчающее вину обстоятельство – это то, что он хороший коммунист, чекист и товарищ и что он этих ошибок больше не допустит. Я предлагаю тов. Закорюкину вынести строгий выговор с предупреждением и сохранить его в Партии. Неожиданно резко прозвучали обвинения товарища Гуменюка. – Поведение Закорюкина и самый вопрос с Закорюкиным заслуживает внимания еще и потому, что он является воспитанием для нашей партийной организации. Закорюкин политически грамотный человек, хорошо развитый товарищ, но он клевещет на Партию. Это у него не путаница, а исключительная клевета. Закорюкина в Партии оставить нельзя, – громил несчастного Гуменюк. Но перевесила все-таки позиция лейтенанта Кирхгофа. – Закорюкин не умышленно допустил те ошибки, о которых мы здесь говорим. У него получилась именно путаница. Закорюкин никогда троцкистом не был и не был двурушником. Закорюкина надо оставить в Партии и вынести соответствующее взыскание, – подвел итог Кирхгоф. Провинившийся чекист Закорюкин произнес пламенное последнее слово: «Я спутал формы борьбы Партии и формы наших оперативных ударов. Это получилось исключительно несознательно, и я не хотел этой клеветы на Партию, но у меня получилось так, что я это сказал. Я воспитывался Советской властью, я всегда признавал и признаю только генеральную линию Партии. Я вращался и вырос в кругу коммунистов, другого воспитания я не знал. Меня воспитали Комсомол и Партия, и ту ошибку, которую я допустил, я ее сам себе не прощаю. Я боролся с большевистским упорством со всякого рода контрреволюцией и антипартийными элементами. Я не щадил врагов народа так же, как и не прощаю себе свое выступление на партийном собрании». И Закорюкина оставили в партии, записав лишь строгий выговор. Русская рулетка Александр Закорюкин не был репрессирован, дослужился до майора и в 1945 году был награжден орденом Красной Звезды. Хуже пришлось его коллегам, которых вскоре обвинили в реальных преступлениях – арестах невиновных, пытках подозреваемых и фальсификации документов. Так, Михаил Диментман был арестован 25 июля 1938 г. и спустя три года следствия (!) расстрелян. В реабилитации отказано. Казимира Науиокайтиса расстреляли 21 августа 1937 г. Реабилитировали. Александр Черномордик был арестован летом 1937-го, но осужден лишь в марте 1939-го. Однако дело было неожиданно прекращено, и чекиста освободили. В 1939 году из органов были «уволены вовсе» Михаил Лысиков и Сергей Ульянов. Дальнейшая судьба их неизвестна. Какие Гуменюк, Левшин и Иванов выступали на партсобрании, выяснить не удалось. Петр Васильев, по данным на 20.12.1944 г., был замначальника следственного отдела СМЕРШ 23-й армии. Также в СМЕРШе служил и Михаил Гринберг, орденоносец, умерший в 1961 г. В 1939-м из НКВД уволили Михаила Епифанова, однако он точно воевал и был награжден двумя орденами. И, наконец, Евгений Кирхгоф, вскоре сыгравший важную роль в разоблачении своих коллег-чекистов – настоящих, а не мнимых преступников – в 1956 году еще работал начальником спецотдела на саратовском заводе п/я №108. Продолжение следует...