Мария Сотскова: посвятила программу папе, еще не зная, что его не стало
Иногда жизнь словно задается целью довести человека до самого края, до последней черты, чтобы посмотреть, выдержит он или сломается. Таким получился последний сезон у Марии Сотсковой. В декабре она осталась за бортом сборной. В апреле приняла решение уйти от Елены Буяновой, в группе которой работала почти три года. Но как только все, казалось бы, начало вставать на места, последовал еще один, самый страшный удар: не стало отца, которому было всего 43. О том, как удалось пережить это трагическое лето и заставить себя идти дальше, фигуристка рассказала специальному корреспонденту РИА Новости Елене Вайцеховской. Разрыв - В конце мая о своем уходе из спорта объявила ваша ближайшая подруга Полина Цурская, признавшись, что учеба в университете привлекает ее куда больше, нежели спорт. Вы весь год отчаянно пытались сочетать тренировки с учебой в ГИТИСе, причем не слишком успешно. Не было мысли оставить лед? - Весной я много думала об этом. В том числе и о том, чтобы вообще закончить карьеру – слишком неудачным получился сезон. Но потом поняла, что не могу без спорта. Если хотя бы неделю не прихожу на каток, начинается ломка. В голове только одно: надо на лед, надо кататься. Вот так я и пришла к мысли, что если хочу хотя бы попробовать реализовать свой потенциал, нужно что-то кардинально поменять в жизни. - Понимаю, что судить о причинах чужих неудач со стороны не совсем правильно, но весь сезон меня не покидало ощущение, что выдерживать серьезную учебу и серьезные тренировки вам все-таки очень тяжело. - На самом деле, это никак не взаимосвязано, что я поступила в университет и стала плохо кататься. Во всяком случае, ни одной тренировки из-за учебы я не пропустила. Просто, видимо, за последние два сезона как-то все накопилось. Мне было очень тяжело прийти в себя после Игр в Пхенчхане, я уже рассказывала вам об этом. Были определенные надежды, я возлагала на себя определенную ответственность. И не оправдала своих собственных ожиданий. - Рассчитывали, что можете оказаться выше восьмого места? - Дело не в том, какое именно место я заняла. Для меня было важно, чтобы я сделала максимум того, на что способна, то есть, идеально выполнила программу. На протяжении всей первой половины олимпийского сезона я ведь хорошо каталась, доказывала себе, что достойна путевки на Олимпиаду. Пока доказывала, видимо, все силы и кончились. В Пхенчхане даже не понимала, что со мной происходит. Сорвала короткую программу, которую всегда катала чисто, не сумела собраться на произвольную. Поэтому, наверное, было так тяжело прийти в себя. Очень хотелось выбросить все из головы и начать с чистого листа. Постараться получать больше удовольствия от того, что я делаю. - Хотите сказать, что в предыдущие годы тренировки воспринимались, как непрерывное насилие над собой? - Нет, просто в них было слишком много стресса. Я выходила на самый обычный рабочий прокат и каждый раз переживала за результат, как на соревнованиях. После Олимпиады мы сменили образы, стали больше работать над эмоциональной частью, я хорошо чувствовала характер программ, то есть, всё, что касалось второй оценки, было в полном порядке. Но в плане элементов очень долго не могла войти в форму. По отдельности все получалось, но стоило включить музыку – и всё, ступор. Прокатать программу чисто – это был подвиг. И все вместе отнимало неимоверно много сил. - Что стало последней каплей, подтолкнувшей вас к решению сменить тренера? - Я, в принципе, человек достаточно преданный. Когда переходила в ЦСКА от Светланы Владимировны Пановой, у которой откаталась больше 13 лет, думала, что с Еленой Германовной (Буяновой) мы теперь будем работать до самого окончания карьеры. Тем более что я вообще не сторонник того, чтобы постоянно искать в ком-то причину собственных проблем и метаться от одного тренера к другому. Это ведь всегда потеря времени: новый человек должен тебя заново узнавать, находить какие-то подходы. С Еленой Германовной у нас все было хорошо, я ей безоговорочно верила. В какой момент наши отношения нарушились, я, если честно, не могу понять до сих пор. Возможно, все дело в том, что сезон вышел слишком тяжелым. Я плохо выступала, мне казалось, что все вот-вот встанет на свои места, но получалось всё хуже, хуже. Чемпионат России стал в этом плане просто финальной стадией. Хотя меня поддерживали все: и родные, и тренеры. Все были рядом, никто не отворачивался. Все понимали, что дело не в том, что я ленюсь, не хочу работать, или мне мешает учеба. А в том, что есть проблема, корень которой мы никак не можем найти. Последний шанс - Каково это для спортсмена - осознать, что сезон, который по всем раскладам должен завершиться в марте, заканчивается в декабре? - Это как конец жизни. У меня никогда раньше подобного опыта не было. А тут - просыпаешься на следующее утро после произвольной программы и понимаешь: ты свободен. У тебя больше ничего нет. Тебе не нужно ни к чему готовиться, не нужно тренироваться, и это совершенно не радует, поскольку весь привычный мир рухнул. И ты сидишь, в одну точку смотришь и не имеешь ни малейшего понимания, что делать и куда себя вообще деть. - Но вы же выступали в начале марта на Универсиаде в Красноярске? - Это было полнейшей неожиданностью. На Новый год я поехала кататься в шоу Петра Чернышева. Мне уже сообщили, что на Финал Кубка России я поехать не могу, потому что не отбиралась на этапах, а, значит, сезон закончен. Я и расслабилась: нет так нет. Приходила на каток, работала над скольжением, над вращениями, даже не прыгала особо. Но когда Елена Германовна сказала, что я еду на Универсиаду, я восприняла это как еще один шанс отобраться в сборную, показать себя, что-то, возможно, даже выиграть. И я реально начала пахать. Но… не срослось. - Вас не обидело, что тренер не поехала с вами в Красноярск? - Нет. Туда многие не смогли приехать. То ли очень дорого было, то ли не было возможности сделать всем аккредитации. Я, во всяком случае, все это спокойно восприняла. На соревнованиях ведь роль тренера маленькая очень. Единственное, что ему остается перед стартом – это понять: либо у тебя спортсмен засыпает, и его надо взбодрить, либо он, наоборот, слишком взбодрен, и его надо немного успокоить. То есть, нужно только вот эту тонкую грань поймать, помочь человеку настроиться. Глобально ни один тренер ничего не может изменить, потому что спортсмен уже целиком и полностью сконцентрирован на своих внутренних ощущениях, уходит в себя, как в кокон. Сначала со мной и Максимом Ковтуном в Красноярске был Александр Успенский. Потом он уехал, и на соревнованиях меня выводила Светлана Владимировна Соколовская – ее попросила об этом Елена Германовна. - Так это именно тогда вы решили перейти тренироваться к Соколовской? - Нет. В марте у меня даже мысли не было что-то менять. - Буянова не пыталась уговорить вас остаться в группе, когда поняла, что разрыв неизбежен? - Нет, это было наше обоюдное решение – расстаться. Никто никого не удерживал, никто никого не выгонял, не было скандалов. Был просто нормальный, спокойный разговор. Я очень благодарна Елене Германовне за все, что она для меня сделала, и точно так же благодарна Светлане Владимировне. Не каждый специалист возьмет на себя ответственность работать со спортсменом, оказавшимся в такой ситуации. - Расшифровать можете? - Я отдавала себе отчет, что нахожусь на самом дне. Что меня нужно заново собирать с нуля, заново восстанавливать. И что не у каждого тренера есть время и желание со всем этим работать. - Другими словами, вы были готовы к тому, что Соколовская вас не возьмет? - Я ко всему уже была готова. Вплоть до того, что никаких вариантов, кроме как завершить карьеру, у меня вообще не окажется. Вместе с тем понимала, что если уйду из спорта, буду всю жизнь себя корить за то, что не воспользовалась последним шансом выкарабкаться. Сейчас что-то у меня получается, что-то не получается. Но я делаю то, что люблю, и стараюсь делать это максимально хорошо. Я ведь действительно безумно люблю кататься. Люблю чувствовать коньками лед, как меня с одного ребра на другое перекидывает. Если бы после двух основных тренировок у меня была возможность кататься еще, придумывать и пробовать какие-то новые шаги, связки, я выходила бы и каталась, каталась, каталась. - В женском одиночном катании спортсменкам всегда было свойственно очень обостренно чувствовать свой возраст, и сейчас это стало еще более актуальным. Какие слова надо себе сказать, чтобы подобные мысли не угнетали? Как вообще не затеряться в этой толпе, в этой хищной стае, которая бежит по пятам? Вы ведь наверняка думаете об этом. - Тяжелый вопрос. Конечно, я все вижу, понимаю, что происходит. После чемпионата России я ведь действительно считала, что никакого смысла кататься дальше просто нет: сезон закончен, непонятно, будет ли у меня возможность выступать на этапах Гран-при, и вообще выступать дальше. Но когда реально осознаешь, что конец карьеры – это реальность, перед которой ты стоишь уже совсем вплотную, то начинаешь по-другому смотреть на то, что ты делаешь, и гораздо больше это ценить. Просто если раньше у меня была какая-то непрерывная погоня за медалями, за рейтингом, за чем-то еще, то сейчас мне просто хочется доказать, прежде всего, себе, что я могу чисто кататься, могу справляться со своими программами. Для меня сейчас это гораздо важнее. Хочется найти уже эту гармонию с собой и со своим телом и удержать ее. А не думать о том, что нужно во что бы то ни стало куда-то отобраться и что-то выиграть. Прыжки в темноте - Если говорить о Соколовской, какой она тренер? - Очень классный. У нас с Сашей (Самариным) уже такой возраст, когда мы, в принципе, уже четко понимаем, как строится работа, какую нам нагрузку нужно давать, какую мы потянем, какую нет. Светлана Владимировна дает определенный уровень нагрузки, достаточно высокий, но, при этом постоянно напоминает, что мы можем сами контролировать и регулировать процесс. Что если вдруг чувствуешь, что устал, лучше не халтурить, выполняя задания кое-как, а взять выходной. Но самое главное, это постоянное ощущение, что тренер в тебя верит, даже когда что-то не получается. Что он рядом и всегда готов помочь. У нас вообще собралась большая классная команда. Все молодые, все рвутся работать, у всех огонь в глазах. Это и зажигает, и подстегивает, и возвращает веру в свои силы. - С чего началась ваша совместная работа? - Мы очень много работали над подводящими упражнениями для прыжков. Занимались этим весь апрель. Параллельно ставили программы. Прошлогодние постановки мне делал Петр Чернышев, а в этом сезоне мы подумали, что хорошо бы попробовать что-то новое. В итоге короткую программу поставил Николай Морозов, а произвольную – Никита Михайлов. - Помню времена, когда фигуристы старались до последнего держать свои программы свои в секрете. Никогда не пускали на тренировку посторонних людей. - Кстати, да. Помню, когда я у Светланы Пановой каталась, все скрывалось до последнего. Даже прокаты делали закрытыми. Не было такого, что кто-то извне мог увидеть, над чем идет работа. Об этом знали разве что руководители Федерации фигурного катания. - А сейчас все поголовно выкладывают свои программы в интернете, не дожидаясь осени. Зачем? - Наверное, для того, чтобы показать, что это забронировано – музыка, тема. Бывали же случаи, когда начинался сезон, и люди выходили с одинаковыми программами. Плюс, подобная открытость помогает избежать вопросов, что кто-то у кого-то украл идею. Первым показал – значит, твое. - Морозова считают одним из наиболее креативных постановщиков в мире. Каким оказался ваш личный опыт работы с ним? - Это было потрясающе! Я привыкла к тому, что любой постановщик всегда ставит программу так, как хочет сам. Уже потом, в процессе накатки, можно что-то поменять, если совсем неудобно, как мы, собственно, обычно и делали. А здесь Николай Александрович с самого начала работы то и дело спрашивал: ты сделала этот шаг, тебе удобно? Следующий поворот удобнее делать вправо или влево? Во-первых, такой подход заставляет спортсмена думать. Во-вторых, начинаешь чувствовать, что тебе действительно комфортно, ни одно движение не отнимает лишних сил. Конек едет как бы сам по себе. Когда Светлана Владимировна уехала с Сашей Самариным на турнир в Японию, я неделю каталась у Морозова в Новогорске, занималась преимущественно скольжением, и это было очень круто. Николай Александрович в начале каждой тренировки давал большую связку, как две или три полноценные дорожки, и мы катали их до тех пор, пока тренеру не понравится результат. Для меня, как для будущего постановщика, это был отличный опыт. Папа… - Шесть с половиной лет назад, когда Максим Траньков внезапно потерял отца в разгар предолимпийского сезона, он сказал: "Папа всегда был самым большим моим фанатом. Его уход стал для меня ударом еще и потому, что фигурное катание само по себе никогда не было мне нужно. Это было нужно отцу. Я и катался все эти годы исключительно для него. Вот это ощущение, что папы больше нет и что кататься мне теперь просто незачем, было ужасно тяжелым…" Боюсь даже спросить, что довелось пережить этим летом вам. - Мы были на сборах в Кисловодске. Там была совершенно потрясающая атмосфера тренировок. Знаете, как бывает, когда от работы вот вообще ничего не отвлекает. Даже если вдруг после всех тренировок появляется три-четыре часа свободного времени, первое, что приходит в голову, что нужно пойти еще побегать или позаниматься в зале. Я очень много в Кисловодске работала. Мне нравилось чувствовать, что с каждым днем я закладываю себе все более и более солидную основу. И все так резко оборвалось… - Не было ощущения, что оборвалась вся жизнь и вам больше не для кого кататься? - Я никогда и не каталась для кого-то. Только для себя. Мама и папа никогда не ставили мне никаких рамок и условий, во всяком случае, я никогда не слышала от них, что кому-то что-то должна. При этом дома меня всегда воспитывали таким сильным воином, чтобы я умела за себя постоять, умела добиваться цели и никогда не давала слабину. Родители всегда и во всем меня поддерживали, всегда были со мной рядом, когда я в этом нуждалась, но никогда не было такого: ой ты моя хорошая, ложись отдохни, не ходи ты на тренировку, ты же так устала… То есть, в семье меня не жалели – в этом плане я достаточно рано перестала быть ребенком. - Не обидно было это чувствовать? - Так не на что было обижаться. И мама, и папа, всегда говорили: если ты что-то любишь, если хочешь чего-то в любимом деле добиться, значит, должна выкладываться на все сто. И никакой жалости к себе не должно быть никогда. Когда отца не стало, я как-то очень остро вдруг поняла: он бы не хотел, чтобы я заканчивала кататься. - Позволю себе еще раз процитировать Транькова: "Не знаю, существуют ли помимо нашего какие-то другие миры, куда перемещаются люди, когда уходят, но часто мне кажется, что сейчас отец помогает мне гораздо больше, чем когда был жив". - У меня, видимо, была очень сильная связь с папой. В день, когда он умер, я на тренировке очень сильно упала в прокате, и Светлана Владимировна сказала: мол, оставь прыжки, просто катай макет короткой программы. Для этой постановки мы взяли музыку, которая мне очень близка, и очень многое было с ней связано. Так получилось, что многие моменты жизни, и сложные, и счастливые, я проходила вместе с этой музыкой. Я катала в Кисловодске макет этой программы и думала о том, что посвящу эту программу папе. Просто, совершенно неодолимо вдруг почувствовала, что очень хочу ее посвятить ему. Даже успела представить, как рассказываю все это в каком-нибудь интервью, как потом папа это интервью читает. Он всегда очень радовался, что я катаюсь, чего-то достигаю. Очень гордился мной, и я знала, что ему будет очень приятно услышать от меня такие слова. А теперь… Теперь я точно знаю, что свою новую программу буду катать для него.
