«Мы в крови, как в луже…»

«Многие из них готовятся завтра на смерть…» Когда вражеские корабли отошли на противоположную сторону Авачинской губы, защитники Петропавловска принялись восстанавливать разрушенные батареи и чинить повреждённые орудия. Работали всю ночь, и уже к утру следующего дня противника ждало всего на три пушки меньше, чем накануне первого боя. Василий Завойко едва успел написать жене короткую записку: «Бог милостив, я жив и не ранен…»Новую попытку штурма ждали с минуты на минуту, но англичане и французы отсутствовали три дня. Возглавившие эскадру после смерти адмирала Прайса британский капитан Фредерик Николсон и французский контр-адмирал Огюст Фебврье-Деспуант потратили это время не только на выяснение отношений и починку повреждённых кораблей. В одной из бухточек Авачинской губы британцам повезло наткнуться на американцев — давно живших в Петропавловске беглых матросов с китобойных и купеческих судов. Они подробно рассказали о расположении русских батарей и об удобных подходах к городу с суши. Если ранее атака на Петропавловск велась с юга, то на основе новых данных капитан Николсон спланировал штурм и высадку десанта с северного направления. Хотя французский контр-адмирал был против, англичане сумели настоять на выполнении своего плана. Вечер накануне решающего боя описал 19-летний мичман с фрегата «Аврора» Николай Фесун: «Всё заставляло предполагать, что назавтра неприятель предпримет что-нибудь решительное. Со своей стороны мы были совершенно готовы и, решив умирать, а не отступать ни шагу, ждали сражения как средства покончить дело разом. Вечер был прекрасен — такой, как редко бывает на Камчатке. Офицеры провели его в разговорах, в воспоминаниях о далёком Петербурге, о родных, о близких… Все были спокойны, так спокойны, что, видя эти весёлые физиономии, этих полных здоровья и силы людей, трудно было верить, что многие из них готовятся завтра на смерть, трудно было верить, что многие, многие проводят свой последний вечер…» Тем же вечером 4 сентября всего в двух верстах солёной воды от русских позиций на палубах английских и французских кораблей точно так же готовились к завтрашней смерти. Эдуард Ванеку, офицер с французского брига «Облигадо», так вспоминал те минуты: «Военный корабль накануне битвы имеет свою характерную физиономию, которая удивит только того, кто знает матроса лишь по его грубой наружности, а не по духу… Экипажи с жаром приняли известие о высадке, готовые стать лицом к лицу с врагом. Вечером, по окончании подготовки к бою, матросы сгруппировались на палубе и долго, долго слышались трогательные поручения на случай смерти, простые и наивные завещания. Помню, как один молодой юнга писал письмо матери при слабом свете фонаря. Несчастное дитя стал одною из первых жертв следующего дня… Ночь быстро прошла. В четыре часа утра 5 сентября 1854 года начался новый штурм камчатской столицы. Если при первой попытке, четырьмя днями ранее, главную роль сыграла батарея Дмитрия Максутова, то на этот раз под самый жестокий обстрел попала батарея его брата Александра. В документах защитников Камчатки она известна как батарея № 3. Ответными выстрелами русские даже сбили британский флаг с английского флагманского фрегата «Президент». Но вскоре огонь превосходящего числа вражеских пушек стал невыносим. Василий Завойко писал позднее: «Команда, осыпанная ядрами и лишившаяся уже многих убитыми и ранеными, дрогнула; она состояла наполовину из молодых солдат, едва привыкших управляться с орудиями. Командир батареи князь Максутов бросился к орудию и начал сам заряжать его; это подействовало на команду; батарея, поддержанная геройским мужеством командира, продолжала гибельный для неприятеля огонь и утопила одну шлюпку с десантом. Князь Максутов сам наводил орудия до тех пор, пока не пал с оторванной рукой…» «У одного бедняги картечиной вырвало живот…» 24-летний лейтенант Максутов потерял левую руку в буквальном смысле слова — она осталась на земле рядом с разбитыми пушками, когда смертельно раненного князя уносили в тыл. Сменить князя в качестве командира батареи № 3 отправился 19-летний мичман Николай Фесун, он писал ужасную картину: «Не было аршина земли, куда не попало бы ядро… Станки пушек перебиты, платформы засыпаны землёй и обломками, одно орудие с оторванным дулом, три других не могут действовать; более половины артиллерийской прислуги ранены и убиты… Подхожу к оставшемуся орудию, прислуга его идёт за мной, но и неприятель не зевал, он делает залп за залпом, в несколько секунд оно подбито, некоторые ранены обломками, и все мы в полном смысле слова осыпаны землёй…» Упорно держалась и самая северная батарея, командир которой Василий Кораллов не покинул позицию и после тяжёлой контузии. Его пришлось силой отрывать от опрокинутых вражескими ядрами орудий, чтобы увести в лазарет. Лондонская газета The Times в ноябре того же 1854 года, когда вести с другого конца света наконец достигнут европейских столиц, со слов участвовавших в том бою английских и французских офицеров так напишет о защитниках Петропавловска. «Многие из них были надвое разорваны ядрами с кораблей — куски их тел были видны разлетающимися по воздуху над батареями, и нужно признать, что они дрались расчётливо, с предельной храбростью…» Две батареи, разрушенные огнём с моря, позволили семи сотням матросов и морских пехотинцев с англо-французской эскадры высадиться на берег. Неприятель ступил на землю Камчатки около восьми утра. Произошло это у Култучного озера — сегодня оно расположено фактически в центре камчатской столицы, а 165 лет назад лежало к северу от Петропавловска. От озера шёл удобный путь к городу и гавани мимо подножия Никольской сопки — вражескому десанту оставалось лишь несколько сотен метров до городских улиц. К счастью, расположение батарей вокруг Петропавловска было хорошо продумано, и на кратчайшем пути к городу десант, обходящий Никольскую сопку, встретил огонь пушек, не подавленных обстрелом с моря. На пути неприятеля встало и единственное в городе полевое орудие, которым управляли камчатские казаки. Однако вскоре ответный огонь дальнобойных нарезных ружей англичан убил и ранил почти всю команду полевой пушки. Когда казачье орудие меняло позицию, приметную белую лошадь в упряжке ранила в глаз британская пуля. Благодаря многочисленным документам и мемуарам XIX века мы знаем многие, даже мелкие детали того боя — удачный выстрел в лошадь сделал Уильям Ашкрофт, командовавший группой десантников с британского парохода. Обезумевшая от раны лошадь затащила казачью пушку в канаву. Алексей Карандашев, единственный уцелевший из расчёта, принялся в одиночку вытаскивать и заряжать её. Через несколько мгновений казак сам был ранен, но сумел произвести удачный выстрел прямо в гущу наступающей колонны неприятеля. В Петропавловске не хватало боевых припасов, и казачья пушка в качестве картечи стреляла рублеными гвоздями. «У одного бедняги картечиной вырвало живот» — вспоминал последствия выстрела казака Карандашева британский лейтенант с фрегата «Президент» Джордж Палмер, участник той атаки. Наступление англичан и французов по кратчайшему пути к городу было сорвано, и тогда десантники двинулись в сторону Петропавловска через покрытую деревьями и кустарником высокую сопку. Вершину Никольской сопки защищали полсотни солдат и 15 добровольцев из местных жителей, которыми командовал городской полицмейстер. Они сумели подстрелить десяток атакующих, но при виде превосходящих сил противника отступили. К девяти часам утра 5 сентября 1854 года сложилась критическая обстановка — неприятель занял вершину Никольской сопки, с которой открывался вид на город и гавань. Нарезные ружья позволили английским и французским пехотинцам обстреливать улицы Петропавловска и палубу находившегося в гавани фрегата «Аврора». Далее счёт шёл буквально на минуты — сумей неприятель укрепиться на Никольской сопке, господствующей над городом, участь Петропавловска могла быть решена. «Немой мальчишка заколол обоих неприятелей…»Командовавшие обороной Василий Завойко, Александр Арбузов и Иван Изыльметьев бросили в контратаку всех, кого сумели быстро собрать на фрегате, у батарей и в городе. Количество русских, спешивших в те минуты к Никольской сопке, было едва ли больше, чем вражеских десантников, скорее даже меньше. Как вспоминал те мгновения боя юный мичман Николай Фесун, «…у всех была одна общая и хорошо известная цель: во что бы ни стало сбить с горы неприятеля; числа его тогда хорошенько не знали, но каждый последний матрос вполне понимал одно, что французам с англичанами оставаться там, где они были, — не приходится!» На склонах Никольской сопки, посреди камней и кустарников, вспыхнул короткий и почти хаотичный бой. Русские группами спешили с разных направлений к вершине, англичане и французы в процессе высадки и наступления так же смешались. Хаоса добавила пестрота мундиров — матросы с «Авроры» носили красные форменные рубахи, французы в горячке боя путали их с алыми мундирами британских морских пехотинцев, а синие рубахи и фуражки матросов камчатского гарнизона в запале схватки легко было принять за синие мундиры французских солдат. Повсюду вспыхивавшие перестрелки то и дело сменялись короткими штыковыми схватками. Мичман Фесун позднее так описал те лихорадочные минуты: «Представьте себе прекрасный летний день, яркое небо и спокойное море. Огромная Никольская гора покрыта народом, сквозь зелень кустов мелькают красные мундиры англичан, синие и красные рубахи матросов французских и наших. Частая дробь ружейного огня слышится со всех сторон, и повсюду изредка раздаются пушечные выстрелы. Шум, беготня и смятенье удивительные, барабаны бьют наступление, рожки на разные голоса им вторят, крики „ура“ сменяются проклятием, и английскому „God damn“ вторит французское „En avant“ („вперёд“) с примесью различных ругательств! Нет тут порядку, наступлений и отступлений; нет ни колонн, ни взводов; для этого не было ни места, ни времени, ни возможности. Вот, например, показалось пять-шесть человек наших, на них бросается такое же число англичан; на мгновенье у этой кучи пальба прекращается, и наступает минутная путаница. Несколько диких криков, заглушённые стоны раненых, какое-то иступлённое хрипение, и опять разлетелись все в разные стороны, и опять трещит ружейный огонь, и где-нибудь на другом конце горы новая и ещё более кровавая свалка вручную!..»Хаоса и неразберихи, равно как героизма, хватало с обеих сторон. Василий Завойко позднее описал и вполне трагикомический случай в разгар схватки за вершину Никольской сопки: «Матрос обронил ружьё, которое и скатилось под гору, что заставило его отстать от своих товарищей и за ружьём спускаться книзу, где он и наткнулся на двух неприятелей, которые, ещё не видя его, поднимались из кустов. Без ружья — верная смерть или плен! Что делать! Думает: „Пропал!“ И из-за куста прыг на двух англичан. Молодцу посчастливилось так ловко схватить их обоих за шеи, что у них от неожиданности в глазах потемнело. Они с ружьями оба ничего не могли сделать отчаянному смельчаку без ружья и невольно несут его под гору. Матрос наш кричит: „Спасите, спасите, помогите!“ А неприятели его, рослые толстяки, мчатся и кричат: „Годдэм!“ На этот крик прибежал камчадал, немой мальчишка лет 15, и заколол обоих неприятелей… До десяти человек подтвердили это происшествие. Смельчак матрос за потерю ружья получил от меня выговор, а за отважность подарены ему оба неприятельских ружья». Среди десятков рядовых бойцов, отличившихся в схватке за Никольскую сопку и перечисленных в официальном рапорте начальника Камчатки, упоминаются не только славянские имена. «Матрос Халит Саитов, отбиваясь от наскочившей на него толпы английских солдат, троих положил на месте. Матрос Бикней Диндубаев, будучи ранен пулею, продолжал сражаться… Унтер-офицер Абубакиров имел четыре раны, хотя и лёгких, но из которых кровь лилась ручьями; я его сам перевязывал, а он отправился снова в дело!..» — вспоминал позднее Василий Завойко. «Когда мы вернулись на корабль, мой брат не узнал меня…» В разгар боя боцман Степан Спылихин скрытно повёл 17 матросов на вершину Никольской сопки. Когда-то давно боцман служил в гвардейском флотском экипаже в самом Петербурге, а позднее много лет прожил на Камчатке, занесённый на полуостров очередным кругосветным плаванием. Хорошее знание местности позволило маленькому отряду Спылихина оказаться в самом центре неприятеля, и рядовой Иван Сунцов, новобранец из Забайкалья, застрелил Чарльза Паркера, капитана роты английских морских пехотинцев. Этот выстрел, прозвучавший около десяти утра 5 сентября 1854 года, стал переломным в битве за Петропавловск-Камчатский.Потеряв командира самой боеспособной части десанта, противник стал отступать. Вскоре отступление переросло в бегство. Позднее сам командующий обороной Василий Завойко подчёркивал нервный хаос и запал того боя: Русские преследовали англичан и французов до побережья, стреляли в отступающих с гребня Никольской сопки. «Страшное зрелище было перед глазами, — вспоминал Николай Фесун, — по грудь, по подбородок в воде французы и англичане спешили к своим катерам и баркасам, таща на плечах раненых и убитых…»Многие из отступающих в панике бросались к берегу прямо по отвесным склонам и обрывам сопки. Уильям Ашкрофт, сержант с британского парохода, так вспоминал те минуты: «Обратный путь к берегу подразумевал скатиться с крутого холма, а в моём случае — прыжок с высоты, затормозив падение мушкетом. При этом штык сорвало с мушкета, а большой палец на руке вывернуло назад… Это было побоище. Я доплыл до баркаса, где наш лейтенант с гребцом втянули меня на борт, и в следующий миг пуля пробила гребцу голову. Когда мы вернулись на корабль, мой брат, находившийся там, не узнал меня — я был весь в крови…» Британские и французские корабли огнём с моря пытались прикрыть отступление, но их ядра не могли остановить рассыпавшихся по Никольской сопке русских стрелков. Впрочем, наши потери тоже были велики — среди прочих погиб разменявший седьмой десяток лет доброволец Гавриил Тимофеевич Дурынин, самый старший по возрасту из защитников Петропавловска. Потомок казаков-первопроходцев и коренных обитателей полуострова, он был отличным охотником — за всю жизнь добыл в камчатской тайге более сорока медведей. Но схватка за Никольскую сопку оказалась опасней медвежьей охоты…К полудню бой закончился, выстрелы стихли. Бегство десанта, понесшего большие потери особенно среди офицеров, означало крах любых попыток захватить Петропавловск в текущем году — у противника не оставалось уже ни сил, ни времени для повторного штурма. Ведь с началом сентября в северной части Тихого океана приближалось время осенней непогоды, и англо-французской эскадре надо было успеть вернуться в родные гавани от ставших страшными берегов Камчатки. Утром 8 сентября 1854 года вражеские корабли бесславно покинули Авачинский залив. К тому времени русские на берегу с воинскими почестями похоронили своих и чужих павших — две братские могилы появились у восточного подножия Никольской сопки, там, где ныне стоит памятная часовня, а в минуты боя 5 сентября располагался штаб Василия Завойко. Общее впечатление защитников города при виде бесславного отступления превосходящих сил англо-французской эскадры ёмко выразил юный мичман Николай Фесун: «Признаться, нам долго не хотелось верить, мы боялись, не обманывают ли нас глаза наши, но это было так. Петропавловский порт освобождён от блокады, город спасён, мы победили». «Несчастные матери, не суждено вам обнять дорогих сыновей…» Если у русских среди командовавших обороной отличились двое братьев Максутовых, то французский десант в тот роковой день тоже возглавляли родные братья, лейтенанты Шарль и Огюст Жикель-Детуш. Как и князья Максутовы, они принадлежали к древнему дворянскому роду и были почти ровесниками русских братьев. Шарль, 21 года от роду, был убит на Никольской сопке пулей в грудь, а 25-летний Огюст тяжело ранен в голову. Спустя годы Юлия Завойко, супруга начальника Камчатки, с человеческим сочувствием писала в мемуарах о погибших врагах, навеки погребённых у камчатских берегов: «Паркер оставил после себя пять детей… Жестокая судьба! Двое других офицеров были юноши, едва вышедшие из детских лет. Несчастные их матери, не суждено вам обнять дорогих сыновей; спят они вечным сном на чужбине!..» Впрочем, тогда все понимали — обернись военное счастье иначе, и сиротами стали бы не пятеро детей командовавшего десантом капитана Паркера, а девять сыновей и дочерей командира обороны Завойко. В карманах мундира убитого британского капитана победители не без удивления нашли театральную афишу из Сан-Франциско, свидетельствующую, что прошедшей весной на другой стороне Тихого океана показывали оперу Джузеппе Верди «Эрнани». На обороте афиши капитан Паркер перед решающим боем набросал план десанта и сделал несколько важных записей на память, в том числе напомнил себе захватить побольше кандалов для будущих пленных из Петропавловска. Предусмотрительный английский капитан поспешил… В тот день, когда англо-французская эскадра ушла от берегов Камчатки, Юлия Завойко, оставив детей на таёжном хуторе, поспешила вернуться в Петропавловск. «У входа в город меня встретил муж, — вспоминала она. — Не стану описывать это свидание, всё равно и четверти не скажешь того, что чувствовалось…» В своём доме жена губернатора обнаружила следы вражеского обстрела — осколки пробили потолок в спальне. Отступление вражеских кораблей не означало конца смертей — в лазарете продолжали умирать тяжелораненые. Через несколько дней скончался 24-летний Александр Максутов. По воспоминаниям очевидцев, первое время после потери руки была надежда на выздоровление, юный князь вместе со всеми радовался победе. Но потом началась, как тогда говорили, «горячка» — ведь в ту эпоху медицина ещё не имела ни обезболивающих, ни антибиотиков. Рядом с князем в лазарете с таким же ранением лежал Матвей Хромовских, 14-летний сын солдата из гарнизона Петропавловска. Осколки вражеских ядер оторвали ему левую руку и палец правой, когда солдатский сын во время боя подносил пороховые заряды к пушкам. Мальчик после потери руки выжил, юноша — нет. Александра Максутова похоронили у склонов всё той же Никольской сопки, на кладбище Петропавловского порта. Спустя два дня после похорон его младший брат Дмитрий покинул Камчатку, отправившись с донесением о победе прямо в Петербург. Даже вдали от войны его путь через дебри Дальнего Востока не был безопасным и лёгким — уцелевший под вражескими ядрами и пулями юный князь, спешивший с радостной вестью в столицу, едва не погиб в тайге, провалившись под лёд на реке Мая, там, где сегодня смыкаются границы Якутии и Хабаровского края. «Они имеют право ждать, что их имена будут сохранены в летописях…» Гонец с Камчатки достиг Петербурга в последний день осени 1854 года. Весть о победе «на краю земли» всколыхнула тогда всю Россию, ведь на других театрах военных действий, на Балтике и в Крыму, атаки неприятеля продолжались без столь очевидных побед нашего оружия. Настроение российского общества тех дней ёмко выразил Дмитрий Милютин, профессор академии Генерального штаба, а в последующем военный министр: «Известие об успешном отражении неприятеля на самой отдалённой окраине империи, на пункте, считавшемся почти беззащитным, было как бы мгновенным проблеском на тогдашнем мрачном горизонте». Даже открытые противники царского самодержавия не могли не оценить подвиг камчатского гарнизона. Декабрист Иван Якушкин, много лет проведший ссыльным в Забайкалье, осенью 1854 года встречался с князем Максутовым, спешившим в Петербург. По итогам общения с участником «подвига при Аваче» ссыльный писал товарищам: Совсем иное настроение по получении известий с камчатских берегов охватило столицы противника. «Впечатление в Лондоне и Париже от этого Петропавловского дела было убийственное… К потерям в этой войне против России привыкли, но к поражениям не привыкли. В Англии не только чернили память покончившего с собой адмирала Прайса, но лишили каких бы то ни было знаков отличия за эту тяжелую камчатскую кампанию всех офицеров, в ней участвовавших. В прессе о Петропавловском деле или не говорили вовсе, или говорили с плохо скрываемым раздражением…» — писал позднее наш лучший военный историк XX века Евгений Тарле. Лишь спустя два года по окончании Крымской войны в Париже опубликовали откровенный рассказ французского офицера, участвовавшего в боях на Камчатке. И вот как вчерашний враг писал о тех, кто отразил его попытки атаковать наши дальневосточные рубежи: «Ожидая европейскую эскадру на самых далёких пределах Сибири, сопротивляясь её атакам на этом берегу, где никогда ещё не гремела европейская пушка, защитники Петропавловска доказали, что русские умеют сражаться — и сражаться счастливо. Они имеют право ждать, что их имена будут сохранены в летописях…»