Метревели о «болезни» комментаторов, долголетии и Уимблдоне-1973

2 ноября своё 75-летие отмечает бывший теннисист, известный комментатор Александр Метревели. Карьеру он начал в родном Тбилиси, затем принял участие во всесоюзных соревнованиях, после чего попал в юношескую сборную и стал постепенно подниматься на вершину теннисного Олимпа. В 1973 году в финале Уимблдона он уступил чеху Яну Кодешу, а спустя год впервые вошёл в топ-10 мирового рейтинга. В интервью RT Метревели рассказал о своём пути в большом спорте, сравнил советскую и российскую школы тенниса, раскрыл секрет профессионального долголетия и назвал «самую страшную болезнь» комментаторов. «Теннис развивался по своим правилам» — С чего начинался ваш путь в теннисе? — На самом деле, в детстве я увлекался не только теннисом, но и другими видами спорта. За школьные и районные команды играл в футбол, баскетбол. Но потом старший брат привёл меня на корт — и затянуло. Знаете, как это бывает: с первыми успехами и высокими результатами приходит желание продолжать этим заниматься. На тот момент, если ты считался лучшим в Тбилиси, то это автоматически тебя делало лучшим и в Грузии. Меня отметили на всесоюзных соревнованиях, и как перспективный игрок я попал в сборную СССР. И дальше постепенно стал подниматься вверх. — Чем вас привлёк именно теннис? — Понравилась сама игра. Всё-таки это индивидуальный вид спорта, в котором ты не зависишь от партнёров, сам себе хозяин. Сам ошибаешься, сам исправляешь ситуацию. — Ваш партнёр по юношеским командам Нугзар Мдзинаришвили говорил, что в молодости вы отличались задиристым характером, не терпели поражений. Так ли это? — Я бы не сказал. Скорее старался переживать всё внутри себя. Да, в детстве мог проявлять излишнюю эмоциональность на корте. Особенно когда приходилось тренироваться вместе с девочками. — Как так получилось? — Я был невысокого роста, на тот момент не всё получалось, и теннисисты сборной СССР не хотели выходить против меня на корт. Поэтому приходилось играть с женщинами. Конечно, это меня задевало. Один из них как-то поинтересовался у тренера, зачем меня взяли, если я ничего не умею. Через три месяца я его победил. Поэтому спортивная злость у меня точно была, но не больше. — Что из себя представляла советская школа тенниса? — Страна была закрытой, поэтому теннис развивался по своим правилам. Отдельно выделялась московская школа, за ней шли Украина, Эстония и Грузия. Именно эти республики задавали тон. Но у нас не было современных технологий, качественных материалов, хороших площадок. Калининградские корты, оставшиеся ещё после немцев, были и то лучше, чем наши. О ракетках и вовсе говорить не приходится. В СССР было всего две фабрики: одна в Эстонии, а другая в Москве. Таким инвентарём играли только мы. И при первой же возможности перешли на зарубежные аналоги. — Проблемы в связи с этим не возникли? — Кончено, возникли. В спорткомитете проходило большое собрание, на котором директор столичного завода возмутилась, почему мы играем не отечественными ракетками. Кто-то у неё спросил: «А на вас сейчас советские пальто и сапоги? Нет? Тогда почему мы должны играть советским инвентарём?». А я добавил: «Вы не можете обеспечить нас ни струнами, ни формой, всё это вместе с ракетками нам предоставляют зарубежные компании». На это она уже не нашла, что ответить. — В чём заключается основное отличие современной российской школы от советской? — Сейчас большая массовость. Основные затраты и решение проблем лежат на плечах родителей, а федерация оплачивает лишь командные соревнования. Кроме того, из-за холодного климата приходится восемь—девять месяцев играть в зале, за аренду которого также надо платить. Это не всем по карману. Поэтому многие уезжают тренироваться в Испанию, Хорватию, США. Все ищут оптимальные варианты. — В целом как бы вы оценили состояние современного тенниса в России? — Здесь всё не так однозначно. Раньше все хотели подражать Борису Ельцину и шли в теннис. Этот вид спорта находился на пике популярности. Потом ситуация поменялась. И сейчас наши женщины даже не входят в топ-20. Зато появились талантливые ребята. Но всё это в основном благодаря родителям и благоприятному стечению обстоятельств. У нас нет школы, которая бы штамповала больших звёзд. Кроме того, свою роль играет и огромная конкуренция. Если в хоккей играют несколько стран, то в теннис — весь мир. «Наше поколение по-другому относилось к сборной» — Вашим первым серьёзным достижением стал выход в четвертьфинал Открытого чемпионата Франции по теннису в 1966 году. Расскажите о своём пути к этому успеху. — На тот момент я уже входил в число ведущих теннисистов. Но стоит отметить, что советским спортсменам приходилось нелегко. О некоторых проблемах многие даже не догадывались. Далеко не все получали призовые, что создавало дополнительное напряжение. Тяжело настраиваться психологически, когда понимаешь, что человек, с которым ты дружишь, в отличие от тебя, не получает деньги за свои результаты. А это, может быть, его единственный источник заработка. — Поездки на турниры тоже доставляли неудобства? — Да, каждый выезд из страны зависел от ЦК. Приходилось форсировать подготовку, так как всё могло решаться в последний момент. Остальные спортсмены летели из Парижа в Лондон, а нам нужно было возвращаться в СССР, чтобы менять паспорт. Конечно, всё это мешало и даже сказывалось на здоровье. Сейчас сложно оценивать целесообразность всех этих правил. Лично я понял, что со страной что-то не так, когда приехал в Ленинград и спустился в метро. Ну не может быть в одном названии три Ленина: Ленинградский ордена Ленина метрополитен имени Ленина. Нормальному человеку такое в голову не придёт. — В 1972 году вы впервые вышли в полуфинал Australian Open. Интересно, что уже на стадии четвертьфинала вы оказались единственным не австралийцем. Как такое могло произойти? — Местный теннис тогда находился в непростом положении, на улучшение которого понадобилось время. Организаторы никак не могли определиться с календарём, поэтому чемпионат Австралии шёл сначала в декабре, а затем в январе. На тот момент там продолжали играть на травяных кортах, хотя весь мир уже перешёл на другое покрытие. Кроме того, немногие соглашались ехать на этот континент, так как затраты не окупались за счёт призовых. — Тяжело было несколько раз подряд выходить на корт против местных теннисистов? — Я бы так не сказал. В целом австралийцы — самые обычные ребята, и со многими у меня завязались дружеские отношения. Ведь большинство из них являлись выходцами из простых семей, потомками тех, кого выслали из Великобритании. До сих пор там не увидишь людей в дорогой фирменной одежде, все ходят в шлёпанцах и в шортах. И в общении то же самое. — Почётное гражданство Австралии вам было присвоено именно тогда? Сумели ли воспользоваться его преимуществом? — Да, таким образом они отмечали тех, кто добился большого успеха. Но, честно говоря, даже не знаю, что оно мне даёт, никогда не интересовался. — В 1973 году вы уступили в финале Уимблдона чеху Яну Кодешу. Тот турнир бойкотировали несколько десятков теннисистов. Что произошло? — Бойкотировали те, кто уже не играл на прежнем высоком уровне. А все сильные спортсмены приехали. Например, Джимми Коннорс и Илие Настасе. От участия отказались спортсмены, перешедшие в профессионалы. Потом, правда, кто-то возвращался в любительский теннис. Все знали, что хорошие спортсмены получали из-под стола только за то, что выходили на корт, а рядовые могли и вовсе ничего не получить. Поэтому приняли решение всё сделать в открытую. — Вы отыграли 105 матчей в Кубке Дэвиса. Больше только у Николы Пьетранджели, Илие Настасе и Мануэля Сантаны. — Дело в том, что наше поколение по-другому относилось к сборной. Для нас это были самые важные матчи. Я уже говорил, что теннис — это индивидуальный вид спорта, и в моих играх всё зависело только от меня. Но национальная команда — это слишком большая ответственность. Мы долго готовились к этим играм и выступали на них хорошо. Сейчас отношение к этому поменялось. Впрочем, тоже не всегда и не у всех. — Вы сейчас исключительно о теннисе? — О теннисе в первую очередь. Я вижу, что в общем сейчас настрой у ребят хороший, хотя всё равно некоторые отказываются выступать за сборную. По самым разным причинам — и объективным, и субъективным. «Продолжу работать комментатором, пока меня будут терпеть» — С коллегами по цеху вы до сих пор общаетесь? — Когда существовал теннисный канал НТВ+, общались больше. Понимаете, не всем дано попасть во внутренний мир соревнований. А мы тогда очень много ездили и с той же Ольгой Морозовой и Анной Дмитриевой были как бы наравне с игроками. Во время турниров могли попасть и в столовую, и в раздевалки, поговорить со всеми. Но в последнее время такого уже нет. — Завершив теннисную карьеру, вы стали заместителем министра спорта Грузии, работали в федерации тенниса. Чем вам приходилось заниматься на этом посту? — Главная особенность того периода — дефицит всего на свете. И я как раз занимался тем, чтобы у спортсменов всё было: и авиабилеты, и гостиницы на сборах. У меня были настолько хорошие отношения со всеми в Грузии, что практически не было проблем с деньгами. Например, можно было позвонить министру финансов, и он помогал. Я всегда просил только за спортсменов, не за себя, и спуску не давал никому. Думаю, у меня действительно получалось и был авторитет. На мой взгляд, нам объективно удавалось выбить лучшее, особенно если сравнивать с другими республиками. — Как после такой должности стали комментатором? — Постепенно всё разрушалось. Союз разваливался, всё разваливалось. Однако пишущим журналистом я почти не работал, а вот телевидение понравилось. Меня привлекла Дмитриева. — Помните свой первый репортаж с ней? — Нет, вряд ли что-то вспомню, ведь их было так много. Главное, что мы тогда открыли первый в мире теннисный канал. Позднее такие появились и в Италии, и во Франции, и в США, но мы всё-таки стояли у истоков. Это мой родной канал. — Но у вас был и опыт комментирования футбола. — Да, но не очень люблю это вспоминать. Василий Уткин предложил попробовать, я попробовал. Он-то всё знает, крутился-вертелся, а я даже игроков знаю плохо, толком ничего не мог сказать. Неудачный был опыт. — Не было желания комментировать ещё какой-либо вид спорта? — Дмитриева хотела, чтобы я попробовал вести репортажи с Олимпиады, но особого желания у меня тоже не было. Всё-таки хочется заниматься тем, в чём по-настоящему хорошо разбираешься. — Можете вспомнить какой-то весёлый эпизод, который случился с вами во время комментирования матча? — Их тысячи. Например, как-то раз прилетели с Дмитриевой в Австралию, перепутали время и опоздали на соревнования. В итоге выяснили, что в комментаторской кабине не было связи, ещё и дверь заклинило. Пришлось лезть через стену, при этом стараясь не шуметь, потому что турнир уже шёл и работали другие комментаторы. Но это тоже нормально, потому что накладки в нашей работе случаются всегда. — В сети вызвала бурное обсуждение работа Марата Сафина в роли комментатора на финале US Open. Вам есть, что дать новому поколению журналистов и комментаторов? — Не слышал репортаж Марата, так как работал сам. Но я знаю, что он профи, да и язык у него подвешен. В теннисе он разбирается прекрасно и, если поработает над собой, всё у него получится. Если же говорить в целом о молодом поколении, то некоторые профессиональные выражения другие журналисты подхватили именно у меня. — Например? — Не важно. Но подхватили и используют. Скажу только, что самая страшная болезнь комментаторов — штампы. Я всё время об этом задумываюсь и стараюсь их избегать. Да и в целом, когда идёт матч, говорить уже не нужно. Даже мы с Дмитриевой лучше самой игры не скажем — зрителям нужно просто смотреть и переваривать. А молодые стараются как можно больше говорить. — В чём секрет вашего долголетия как физического, так и профессионального? Что вас вдохновляет и откуда в 75 лет черпаете энергию? — Я много времени провожу сейчас дома, в Тбилиси, помогаю местной федерации тенниса. Спорт в Грузии сейчас интересно развивается. Ещё люблю в свободное время заниматься садом, это мне поднимает настроение. Продолжу работать комментатором, пока меня будут терпеть! Приятно, что у меня что-то получается. А вдохновляет, конечно, бесконечная любовь к спорту. И к теннису.