Нужен ли нам Совет Федерации, и как поступить с депутатским корпусом?

Некоторые псевдооппозиционные думские политики, чувствуя, что партийная «вольница» подходит к концу и очень сильно озабоченные судьбой своего политического наследства, откровенно занервничали. И стали совершать некое подобие «броуновского движения», думая, видимо, что если мельтешить больше и шумнее, можно повлиять на доминирующие тренды. Или, по крайней мере, прослыть пророком, повышая шансы остаться на плаву в любой ситуации. Разберем в связи с этим только что прозвучавшую инициативу резкого сокращения количества депутатов и аппарата их помощников, а также постановки под вопрос целесообразности Совета Федерации. Для начала давайте вспомним устройство законодательной (представительной) власти в СССР. Итак, двухпалатный Верховный Совет, включающий Совет Союза и Совет национальностей; первый — с территориальным представительством мажоритарного типа, а второй — с представительством союзных и автономных республик, а также автономных (национальных) округов. Оговоримся при этом, что выводим за скобки и не рассматриваем не характерную структуру последнего, ликвидационного созыва 1989−1991 годов, существенно измененную Михаилом Горбачевым при реализации так называемой «политической реформы», утвержденной XIX Всесоюзной конференцией КПСС летом 1988 года. Сравним это устройство с похожим на советскую политическую систему Китаем. В КНР парламент однопалатный — Всекитайское собрание народных представит елей (ВСНП), с законодательными функциями, но кроме него функционирует совещательный представительный орган Народный политический консультативный совет Китая (НПКСК). Формирование ВСНП осуществляется по мажоритарной системе всеобщих выборов от провинций, городов центрального подчинения, автономий и вооруженных сил (НОАК и других силовых структур). У НПКСК более сложная внутренняя структура: партийным ядром является ПЕФКН — Патриотический единый фронт китайского народа, возглавляемый КПК и включающий, кроме правящей партии, восемь малых партий-союзников вместе с Всекитайской федерацией промышленности и коммерции. Внепартийная часть НПКСК представлена лидерами общественного мнения, выдвиженцами общественных организаций, деловых кругов специальных автономных районов (Гонконга-Сянгана и Макао-Аомэня), а также Тайваня и китайских зарубежных общин (хуацяо). Что общего и что отличного? Сначала о различиях. Двухпалатная структура советского Верховного Совета обусловлена федеративным характером устройства СССР, в отличие от унитарного устройства КНР. Условия федерации диктовали равенство представительства, которое в обеих палатах было народным, охватывая все стороны общественной структуры. При китайской унитарности национальное представительство автономных районов, осуществлявшееся в рамках модели «одной страны — двух систем», выводится из системы законодательной власти на сугубо представительный уровень. Чисто схематически можно представить себе ВСНП как условно «верхнюю» ступень общественного представительства по отношению к условной «нижней» ступени НПКСК, и хотя это очень упрощенная, вульгарная параллель, но, как говорится, чтобы было понятней. Пусть китайские товарищи нас за это извинят. А вот общее, почему мы и начали с исторического экскурса в политические системы СССР и КНР, у нас в том, что являясь постоянно действующими законодательными органами, Верховный Совет и Всекитайское собрание в полном составе собирались/собираются лишь на сессиях; в СССР два раза в год, в КНР — один раз. В промежутках же между сессиями постоянный характер деятельности законодательной/представительной власти осуществлялся/осуществляется руководящими органами ВС и ВСНП — Президиумом и Постоянным комитетом. Речь здесь идет о бюрократическом аппарате и системе обеспечения работы народных избранников: если они всем составом работают постоянно — это одна история, и совсем другая, когда абсолютное большинство собирается лишь на три-пять дней в году. Это означает, что нет ни депутатских зарплат, ибо депутатские полномочия осуществляются «без отрыва от производства», за которое зарплата и получается. Нет сонма помощников депутатов, обеспечивающих непрерывность заседаний и соответствующий документооборот и т.д.; их функции выполняют аппараты комитетов, палат и парламента в целом. Если заострить до конца, то постоянная или сессионная работа полным составом — это две разные модели парламентаризма. Не будем спекулировать на финансовых затратах на ту и другую деятельность, хотя понятно, что сессионная для бюджета обходится дешевле. Главный вопрос — в эффективности законотворчества. И поскольку единой точки зрения на то, какая модель эффективнее, нет, то приходится признать, что и преимущества, и недостатки каждой из них тесно связаны не с функциями, а с определенным типом политической культуры. Поскольку постоянная модель укоренена в политических системах стран Запада, а сессионная — на Востоке, которым по отношению к Западу являлись/являются и СССР, и КНР, то, стало быть, перед нами цивилизационная привязка той и другой моделей парламентаризма. И если не брать ценностную составляющую цивилизационных культур Запада и не-Запада (это важная, но другая тема), то принципиальная разница западной и восточной моделей парламентаризма — в том, что: первая «стоит» на основе партий и их конкуренции с периодической сменой партийного большинства законодателей, а вторая — на однопартийности, под которую гримируется фактическая внепартийность, а точнее взаимосвязь и взаимное переплетение единственной правящей партии с государственными институтами. Как отмечал в «Дипломатии» Генри Киссинджер, западные политсистемы выстроены на принципе «лояльной оппозиции» (то есть двухпартийности и/или двухблоковости), но за пределами Запада эта модель не работает. Почему? У ответа на этот вопрос две стороны. Одна, лежащая на поверхности, связана с партийными функциями, которые в свое время детально описал классик партийной теории Морис Дюверже. У него указываются четыре основных функции партий: представительская, электоральная, идеологическая, кадровая. Партии являются инструментом социального представительства, избирательными машинами, предлагают конкурирующие системы взглядов на развитие и осуществляют отбор и выдвижение кадров. А теперь проблема, переводящая нас от исторических и теоретических рассуждений в современную прикладную политическую сферу. Какие из этих четырех функций способны выполнять и на деле выполняют нынешние российские партии? Правильный ответ: никакие. Они: дерутся за один и тот же электорат, руководствующийся при своем выборе не социальными интересами, полностью смазанными в нашем деклассированном обществе, а какими угодно другими: от внутрипартийных фракционных до корпоративных в тех случаях, когда партии становятся порождением и частью определенных бизнес-проектов; в выборах участвуют не структурой, а «говорящими головами», в которых трудно усмотреть лидеров, тем более самостоятельных (единственное исключение — КПРФ, опирающаяся на структуру; ЕР — тоже исключение, но другое: ее структурой является структура власти, на админресурс которой она даже не опирается, а им попросту пользуется в той мере, в какой допущена до «кормушки»); идеологии у партий практически нет никакой, а то, что за идеологию выдается, мало, чем отличается одна от другой (и не надо обид от КПРФ: один тезис об «исчерпанности лимита на революции» для Компартии, во-первых, даже не ревизионизм, а отказ от идеологии и названия, а во-вторых, демонстрация полного непонимания, чем стратегия отличается от тактики, ибо на самом деле скорее всего сюда закладывается мысль о приоритете мирных форм революционной борьбы над немирными); руководящие кадры в структуре и органах власти появляются откуда угодно, из любых околовластных инкубаторов и даже из бизнеса, но только не из партий. Но если допустить, чтобы все эти функции у наших нынешних партий внезапно «включились» и получили реальное наполнение, то худшей катастрофы, в качестве аналога которой если что и приходит на ум, то только февраль 1917 года, придумать было бы трудно. Почему так? А вот тут мы обращаемся уже ко второй стороне ответа на вопрос Киссинджера о (не)работоспособности системы «лояльной оппозиции» на Западе/Востоке, точнее, не-Западе. Внешним контуром двухпартийных систем Запада служит так называемый «либерально-социалистический» консенсус — смесь либеральных и лево-либеральных (социал-либеральных) идей, условно отраженных постулатами (соответственно) либерализма и социал-демократизма, монетаризма и кейнсианства и т.д. Здесь следует оговориться что формирование такого консенсуса в нынешнем виде и на Западе стало возможно только после Второй мировой войны, когда англо-американская оккупация, план Маршалла, НАТО и запущенная в 1951 году европейская интеграция сдвинули левые партии Германии, Франции, Италии и т.д. от марксизма в сторону либо лейборизма (фабианского немарксистского социализма), либо в антисоветский еврокоммунизм. Феномены выдавливания марксиста Курта Шумахера из СДПГ в центре Европы и продвижения идей Сантьяго Карилльо на ее юге — одного исторического и идейно-политического корня. Кто же «стережет» либерально-социалистический консенсус, не допуская его эрозии и расползания? Ответ на этот вопрос в порыве откровенности дал Александр Гизе в коротенькой книжке «Вольные каменщики», изданной, кстати, на русском языке (для справки: Гизе — с 1985 по 1996 гг. возглавлял регулярную Великую ложу Австрии). По Гизе, этот консенсус есть отражение «принципа партнерства в буржуазной конкуренции», которому и служит управляемая этим «широким контуром» консенсусная двухпартийность. Запомним эту поистине гениальную формулировку, увязывающую двухпартийность не только с масонством и капитализмом, но и с конкретными классовыми — буржуазными — интересами. Гизе по непонятным автору этих строк причинам просто выболтал то, о чем Киссинджер, также, безусловно, находящий в курсе этого казуса, скромно умолчал, указав на следствие и не раскрыв причину. Возвращаясь к четырем партийным функциям по Дюверже, мы, таким образом, начинаем понимать, что извлеки вот этот консенсусный «стержень» из западных политсистем ‑ и они рассыплются как детская пирамидка с вынутой из нее «серединкой», на которую нанизываются «блины». И монополизирующие политический спектр партии «лояльных» друг другу власти и оппозиции сразу же превратятся в импотентный аналог своих российских «собратьев по разуму». То есть в клубок ничем, кроме гордыни и фарисейства, не подкрепленных властных амбиций, определенная часть которых внушает сомнения в психической вменяемости. И которым (клубком) поэтому очень легко манипулировать, особенно периодически включая пресловутый механизм «конвертократии». Предвосхищая вопрос об отечественном «втором контуре», отметим, что его непроявленность в публичной сфере есть несомненное преимущество в проектной конкуренции перед Западом. Сомнений в его существовании у автора этих строк нет, иначе не объяснить, какими судьбами России удалось не рухнуть в пропасть в 90-е и на рубеже 2000-х годов. В известном фильме «Матрица» единственным источником власти называется умение видеть причину. Держа в голове этот, в общем-то очень неглупый совет, возвращаемся к тому, с чего начали. А именно: к идее кратного сокращения численности законодательной власти. По пунктам: резкое уменьшение количества депутатов всех уровней и аппаратов парламентских чиновников; ликвидация Совета Федерации — на том основании, что в двухпалатных парламентах Запада верхняя палата якобы является средоточием интересов аристократии, которая у нас отсутствует. Что по этому поводу можно сказать, с учетом проведенного анализа? Первое. Инициатива абсолютно нереализуемая, ибо наполнена внутренними противоречиями и высказана из сугубо популистских соображений. Замена парламентской модели с западной, импортной, на собственную, автохтонную (исконную, соответствующую исторической традиции — нашей и, в целом, незападной) имеет смысл только при ряде условий. Главным из них является упразднение многопартийности и возврат к однопартийной модели не столько «партии власти», сколько «партии государства». Или, по крылатому выражению И.В. Сталина, «ордена меченосцев», то есть, по В.И. Ленину, «партии нового типа», авангардной, концентрированно классовой, а не «электорально» размазанной по всем стратам. Трясущемуся от одного слова «революция» субъекту инициативы такой поворот не понравится не только сам по себе, но и потому, что он обнуляет его собственную роль и роль его партийной структуры. У нее, и не только у нее, в такой модели просто нет будущего, и ему неоткуда взяться. Субъект далеко не глуп, чтобы этого не понимать. А раз понимает, что это оксюморон, но этот оксюморон предлагает, то называется это одним четким русским словом — демагогия. Вторым условием воцарения традиционной модели парламентаризма является отказ от конституционного запрета на идеологию, включенного в ту главу действующей Конституции, пересмотр которой требует созыва Конституционного Собрания. Условие, теоретически возможное, но в конкретных условиях не реализуемое. Потому, что даже если попытаться это сделать сейчас, за те многие месяцы, а возможно и годы, которые будет длиться процесс, можно получить непредсказуемые результаты, фатально опоздав с назревшими переменами. Путь в никуда. Есть и еще ряд условий второго порядка, углубленная детализация которых уведет нас далеко от темы. Второе. Это несусветная глупость, что европейские верхние палаты — сплошь аристократические. Субъект инициативы, имея в виду британскую палату лордов, видимо, оговаривается «по Фрейду», рисуя предмет своих вожделений. И забывает, что в ФРГ, например, существует бундесрат, являющийся палатой земель, что соответствует федеративному устройству страны. Да чего уж там, во вполне унитарной, в отличие от Германии, Франции, имеется Сенат, формирующийся территориальными общинами. Предлагая, ни много ни мало, упразднить палату российских регионов, субъект загоняет страшную мину под целостность страны, ибо для этого сначала потребовалось бы отменить федеративное устройство, на что не в силах был пойти даже Сталин, у которого такие идеи были, но дальше интеллектуальных упражнений они не пошли. На пальцах. Государственная дума формируется по смешанному, мажоритарно-пропорциональному (территориально-партийному) принципу, то есть чем больше у того или иного региона населения — тем больше одномандатных округов и, следовательно, депутатских мандатов. Особенно чувствительно это для мелких национальных автономий, от которых, бывает, происходят отнюдь не маленькие проблемы, как 90-х годах. Совет Федерации с его равным региональным представительством, вне зависимости от численности, это противоречие практически снимает, и никто не чувствует себя ущемленным. Конкретизируем: отказаться от этого баланса — это взорвать Кавказ. Мы действительно этого хотим? Что это — глупость или измена? Или их синтез, опять-таки именуемый демагогией? Что бы ни нести (язык без костей) — лишь бы создать пресловутый «информационный повод»? И т.д. Можно вокруг и около этих инициатив еще порассуждать, например, затронув тюркологический аспект этой образованщины, который, предполагая знание нюансов мусульманского Востока, вроде бы взывает к умеренности и уму. Но мы этого делать не будем, чтобы не выходить за разумные пределы. Хотя бы по объему материала. Напоследок — сухой остаток: инициатива популистская, рассчитанная на освежение в остывающей памяти собственной персоны, но при этом провокационная и безумно вредная, опасная. Особенно на фоне коронавирусного обособления регионов и появления кое-где между ними «инфекционных» кордонов. Сейчас время собирать камни, а не разбрасывать их, тем более, что именно такого «бензинчика» в огонь тлеющих проблем, безусловно, кое-кто ждет, и на такие «голоса» рассчитывает. Да пребудет с нами, в конце концов, чувство ответственности за настоящее и будущее.