Алексей Колобродов писал книги и о Владимире Путине, и о Захаре Прилепине

Алексей Колобродов вместе с Захаром Прилепиным был на премьере спектакля театра "Предел" "Старосветские помещики". Колобродов порадовал публику откровенным признанием, что театр не любит, считая его "уходящим" искусством, и за последние годы если какие театральные постановки и смотрел – то только проекты театра "Предел" с Михаилом Сивориным. Это прозвучало как знак качества. Там же мы и договорились с Алексеем об интервью для "Ревизора.ru". Правда, до театра не дошли – нашлись более насущные темы. Слева направо: Алексей Колобродов, Александр Казаков, артист Михаил Сиворин после спектакля. Фото Е. Сафроновой. Итак, Алексей, вы в Рязанской области сейчас находитесь как культурный эмиссар, как писатель или как журналист? Мой официальный статус в Рязани – куратор "Есенин-центра". Запуск проекта затягивается из-за проклятой короны и бюрократических заморочек, но, надеюсь, уже осенью займемся полноценной общественной и культурной повесткой "Есенин-центра". Некоторые проекты, например, Стену Есенина , центр уже организовал. Объясните из первых уст, что такое будет "Есенин-центр", и в чем его уникальность? Есенин-центр — это многофункциональная площадка, одновременно и творческое пространство, и штаб по реализации общественно значимых инициатив. Они в области градозащиты и экологии. Также надеемся со временем пристегнуть музейную и архивную работу. В ближайших планах — проведение выставок, лекций, концертов и спектаклей — пока здание ремонтируется, будем осваивать прилегающий участок. А так я, по-прежнему, издатель и вольный литератор, пишу тексты и книжки. Стена Есенина. Фото: 62info. Будет здорово, если все сложится. А пока - о грустном. Новая медиатема возникла буквально на днях: приказ Минкультуры о возрастной маркировке книг в библиотеках России и изъятии из свободного доступа книг 18+. Все издания просят писателей и культурных деятелей прокомментировать инициативу – и "Ревизор.ru" предлагает вам сделать то же самое. Не люблю конспирологии, но мне всё чаще представляется, будто современное наше официальное ханжество имеет, помимо эскалации избыточных эмоций, вполне рациональную задачу – атаковать литературу, дабы еще больше ее маргинализировать и окончательно добить. И соображения о том, что запретный плод сладок, а обойти этот закон элементарно, инициативу запретителей никак не оправдывают. Впрочем, есть тут какой-то даже симпатичный алогизм: старые добрые библиотеки против бескрайнего интернета, в котором как раз поколения до 18+ существуют почти безвылазно. Это как установить хлипкую калитку посреди дикой степи. Заметим, от подобных инициатив никак не страдают телевизионные гнусные ток-шоу, пошлейшие юмористы и отвратная попса. В любом случае, исправлять общественные нравы за счет литературы – сюжет подловатый. Но и бесперспективный, по счастью. Надеемся!.. Немного о вас. У вас образцовая биография возмутителя спокойствия в своем регионе – Саратовской области. Как журналист, вы критиковали различных саратовских властных персон, при этом создали оппозиционный медиахолдинг "Общественное мнение" – как вам удалось последнее (ведь наверняка ставили палки в колеса)? Как вам на фоне всего этого (например, исключения из Союза журналистов России) живется в Саратове (или уже не там)?.. Журналистская моя биография вполне обыкновенна для провинции, в которой третий десяток лет идет война кланов (некоторые из них откровенно криминального происхождения, и, прибавив в респектабельности, они не отказались от привычных методов ведения дел), процветают общий упадок и коррупция. Собственно, отсюда многие мои жизненные курьезы – вроде комического исключения из Союза журналистов (мы осмелились выступить за э-э… хотя минимальную чистоту нравов в сообществе и получили жирную ответку), бесконечных судебных процессов и многолетней клеветнической кампания в ряде тамошних СМИ и "телег". Но, как говорил один знакомый губернатор – смотрим на табло: наша телевизионная программа признавалась лучшей в сети крупного федерального канала, она же становилась лауреатом премии Артема Боровика (своеобразный "русский Пулитцер"; "жаль, что она умерла" (с)). Покойный Александр Крутов, легенда саратовской журналистики, работавший в жанре расследования, тоже дважды лауреат Боровика, много лет у нас трудился… Так что скандален я (мы) только на фоне общего абсурда саратовской политико-деловой жизни, как скандальны там любое прямое высказывание, здравый смысл, желание порядка и справедливости для всех. Да и само существование серьезных СМИ без властных и олигархических дотаций. История медиахолдинга "Общественное мнение" (а мы, помимо прочего, являемся издателями "Коммерсанта" по Средней и Нижней Волге плюс Республика Калмыкия) – по моему мнению, яркая и героическая, в чем-то смешная и горькая, достойная большого тома нон-фикшн. Где бы нашли место самые причудливые расклады и обстоятельства – от почетных для нас до постыдных. Сейчас я понимаю, что нашей сверхзадачей была борьба с энтропией и деградацией в отдельно взятой русской провинции, но эту борьбу мы проиграли в силу множества объективных причин, поэтому никакого тома, скорее всего, не будет. Я остаюсь издателем и соучредителем "Общественного мнения", хотя в Саратове последние годы бываю наездами. И это тоже предмет гордости – всё неплохо выстроено, команда работает. Алексей Колобродов. Фото из личного архива. О журналистике давно уже модно говорить только в пренебрежительном тоне, с постоянным навешиванием на прессу всех собак. У вас какое мнение о журналистике как профессии, социальном институте, о ее сегодняшнем состоянии? Бывают ли "хорошие" журналисты? Процессы тут идут самые разнообразные, мы, по сути, стали участниками и наблюдателями масштабной революции в сфере массовых коммуникаций. Бессмысленно говорить о "хороших" и "плохих" журналистах, когда гибнет вековая социальная институция, как у Т. С. Элиота сказано, "не с грохотом, но со всхлипом". В новых формах аналитической и расследовательской журналистики есть и положительная, и отрицательная селекция, игра как на повышение, так и на понижение – посмотрим, что из этого микса вырастет. Однако меня даже радует, что на информационные поля хлынули толпы самых разных граждан, есть симпатичная "побочка" – уходит сословность, кастовость, эдакий профессиональный снобизм – всё это не просто вредило отдельным коллегам, но и разлагало цех. Объектом вашего внимания становились не только региональные политические деятели, но и самая что ни на есть правящая верхушка. Ваша книга "Культурный герой" о Владимире Путине как персонаже культурного пространства вышла в 2012 году и сегодня уже подзабыта. Можете напомнить ее главные посылы, постулаты? Проще прочитать работу, потому что на этом вопросе я могу зависнуть надолго. "Культурный герой", вышедший в 2012 г., давно стал раритетом – это книжка, отразившая определенный кусок эпохи, и в каком-либо сегодняшнем апгрейде, на мой взгляд, не нуждается. Хотя мне продолжает казаться важной заявленная там идея – о том, что средства литературы и смежных искусств сегодня парадоксально точнее в портретировании первых лиц, нежели журналистика и документалистика. Книга 2018 года "Вежливый герой: Путин, революции, литература" – это ее сегодняшнее продолжение? Много лет меня по-настоящему интересуют два явления: язык и власть. Политика, как способ обретения и осуществления власти, и литература, как главная форма языковой коммуникации. Сюжеты власти определяются образами литературы; взаимовлияние бесспорно. Однако осуществляется оно в логике стихийной, но строгой: "прилив – отлив". История, особенно российская, знает периоды как вялотекущего взаимодействия, так и время необычной его интенсивности. Чтобы не ходить далеко, вспомним, насколько в нулевые годы власть и культура жили, не подозревая о существовании друг друга (первая – не подозревала честно, вторая придуривалась, и культуре за такой артистизм, точнее, аутизм, кажется, неплохо приплачивали). Власть не нуждалась, по сути, не только в государственных, но и стилевых границах – официоз легко перемещался в гламур, и обратно. Положение не столько обязывало, сколько всех устраивало, кроме кучки бунтарей, на которых смотрели – в лучшем случае – с проблеском лабораторного интереса, но вообще-то – с насмешливой и неискренней жалостью. Это и есть центральный сюжет "Культурного героя". "Вежливый герой". Фото: ru.bookmate.com А вот, собственно, основные тезисы "Вежливого", который имеет подзаголовок "Путин, литература, революции", и, конечно, представляет собой вполне самостоятельное произведение, хотя против определения "дилогии" я тоже ничего не имею. Неожиданно, как всегда, наступили десятые, и мир вдруг обнаружил, что конец истории, который на исходе "холодной войны" объявил философ Френсис Фукуяма, считавшийся ведущим интеллектуалом и пророком Запада, всё никак не наступает. В России десятилетие начиналось интригующе. Интеллигенция решила, как иногда у нее и прежде водилось, забунтовать, тем паче, и междуцарствие (скорее, формальное, нежели реальное), подоспело. По этому поводу она вновь зауважала бунтарей, по обыкновению их предав, но не перестав уважать, пока не обнаружила, что бунтари вовсе не собираются менять власть, но хотели бы ее направлять и программировать. Тем более, наметилось встречное движение. Его импульсом стала Болотная, а ускорил Майдан – российская власть не столько испугалась, сколько протрезвилась – рассеивался нефтяной морок, разрушались прозападные иллюзии и ориентиры. Обнаружилась пугающая экзистенциальная нагота – отсутствие почвы, дефицит идей и нищета языка – как говорить с чужими, было более-менее ясно, а вот о чем со своими… Стала необходимостью мобилизация тех, кто, быть может, против власти, но всегда за государство и нацию. Когда власть, пусть из соображений собственной безопасности и сохранения статус-кво, встает за правое дело или, как минимум, старается ему не мешать, умеряет аппетиты, сближается с интеллектуалами-государственниками, учится отделять литературу от пиара – у народа возникает надежда. На сильную и справедливую страну. Пробуждается уважение к себе. Обостряется "Любовь к родному пепелищу,/ Любовь к отеческим гробам". Собственно, вот этому мучительному для обеих сторон – власть и государственники-интеллектуалы – полному противоречий, "взаимных болей, бед и обид", трудному сближению и посвящена книга "Вежливый герой". Мне казалось принципиальным обозначить эволюцию взаимовлияния – от традиционного "Поэт и Царь", со всеми его обертонами, до недоверчивого вынужденного сотрудничества по выработке нового языка имперской коммуникации. Герои – Владимир Путин, Захар Прилепин, Эдуард Лимонов, Михаил Ходорковский, Никита Михалков. Кто там Поэт, а кто Царь – пусть разбираются читатели. Я эту книжку ценю – она, как мне кажется, глубокая и точная, но совершенно не академическая и может быть воспринята не одними интеллектуалами. Продавалась, насколько я знаю, неплохо. Рабочий момент. Фото из личного архива. Перейдем к другом вашему постоянному герою. Как и где вы познакомились впервые с Захаром Прилепиным? Как получилось, что стали его фактически биографом? Лет десять назад или даже больше: меня чрезвычайно впечатлил роман "Санькя", а пуще того, - короткая проза, составившая сборник "Грех". Я понял, насколько это серьезное явление, списался с Захаром и пригласил его выступить в Саратове. Мы пообщались, обнаружив массу общих тем и позиций – литературных, а затем и мировоззренческих. Почему возникла мысль книги "Захар"? И кстати, как вы не побоялись нарушить мировой стереотип, согласно которому жизнеописания пишутся после… Никакие суеверия не мешали вам? А Захару? Книжка "Захар", сделанная по инициативе издательства АСТ ("Редакция Елены Шубиной") к 40-летию живого классика, – как я не раз подчеркивал, это не биография, а литературный портрет – к сожалению, редкий у нас сегодня, утраченный жанр – и подобным обстоятельством, как мне кажутся, снимаются все вопросы о суевериях и маниях величия. На самом деле, традиция книг о творчестве работающего автора – давняя и почтенная, процветавшая и в России во времена Серебряного века и мощнейшей послереволюционной литературы. Примеров десятки. Я уж не говорю о научных монографиях. Просто здесь надо подходить с позиций литературного процесса, а не церемониалов и пиара. Фото: соцсети. Место Прилепина в русской литературе? Тут я как раз отправляю вас к "Захару", где всё это достаточно подробно аргументированно. И личный для меня, и, уверен, общий, не только и столько гуманитарный эффект – Прилепин вернул русской литературе ее статус, функционал и значение. Литературу как коллективное переживание, как вернейший принцип национальной идентичности. И как индивидуальный опыт обретения независимости, когда читатель ищет свои пути на дорогах, проложенных писателями. Самим своим появлением, затем активнейшей литературной и общественной деятельностью — он отобрал у пластмассового мира, который, казалось, победил, и уже навсегда — пространство для живого и настоящего. И отбирает (отбивает) дальше, и не в одиночку уже, и это освобождение людей и смыслов — не остановить. Это не застольная здравица, я действительно так думаю. И еще один очень личный мотив – ощущение дружества, своего круга, особой атмосферы распахнутого пространства, свойственное юности. Захар, по сути, подарил мне вторую молодость, за что я ему категорически признателен. Другой ваш очень частый "герой" в критике – Виктор Пелевин , "полярный" Прилепину. Чем этот автор вам интересен, какое ему место в этой же литературе вы отводите? Ну, я не меньше писал об Андрее Рубанове , Романе Сенчине , Ольге Погодиной-Кузминой и других интересных мне авторах. Конечно, Виктор Олегович – может быть, единственно бесспорное достижение русских 90-х, вознаградивший это странное время двумя шедеврами – "Чапаев и Пустота" и "Generation “П”. Значение которых, кстати, тоже выходит за рамки литературы. Потом Пелевин, увы, превратился в персонажа литературного календаря – цыплят, то есть новую книжку Пелевина, по осени читают. То есть уже не читают даже, а именно считают. Я как-то посоветовал ему остановить этот конвейер и написать не роман, а нон-фикшн, и даже предложил несколько тем и сюжетов на проработку. А то ведь можно и не успеть. Алексей Колобродов с писателями Андреем Рубановым и Ольгой Погодиной-Кузминой на церемонии финала премии "Национальный бестселлер" 2019 года. Фото из личного архива. Как критик вы весьма рассудительны, спокойны, пишете без "нападок", переходов на личности, злого сарказма, даже когда объекты критики вам не очень и нравятся. Куда девается в такие моменты неистовый журналист? Выше я объяснял, что "неистовый журналист" - во многом миф. И человек я больше рациональный, нежели эмоциональный. Но тем не менее и да, я действительно разделяю журналистику и литературу, в которой мне очень дороги те самые "добрые нравы", о которых говорила Ахматова. Если мне не близок автор, а произведение кажется слабым и беспомощным, я не раз подумаю, а стоит ли весь этот скудный скарб демонстрировать граду и миру? Я довольно жестко высказывался о книгах таких значительных авторов, как Гузель Яхина и Евгений Водолазкин, случалось мне ругать даже Сенчина с Елизаровым, но в их масштабе я никогда не позволял себе сомневаться. А вот по поводу явно переоцененного тусовкой Алексея Сальникова я сразу решил, что разбирать там особо нечего – мимоходом сказал об "уральских прустах" - и всё. В конце концов, я уже могу позволить себе роскошь писать именно о том, что мне интересно. Подобная стратегия полезна даже и в чисто медицинском смысле: критика – вообще вредная профессия, а люди, специализирующиеся на литературном хейтерстве, выкусывании блох – и не ради гигиены, а потому что нравится, как они на зубах щёлкают – сгорают очень быстро. Пример талантливого Александра Кузьменкова нам в ленту. Сейчас, впрочем, эта практика троллинга в литературе входит в некоторую моду, и даже кое-кто пытается ее монетизировать. Только это уже не критика, конечно, а что-то вроде психотренигов – слишком понятны люди, это практикующие, равно как их мотивации. Алексей Колобродов в Резане - городе, придуманном Андреем Рубановым. Фото из личного архива. Кстати, были у вас опыты сугубо региональной литературной критики, работы с "местными авторами"? Возможен ли, по-вашему, региональный критический процесс, или местоцентризм его неминуемо убьет? В форматах ностальгически-маразматических, союзписательских литературная регионалистика, безусловно, умерла, и сегодня если есть у нее какое-то существование, то – загробное и фантомное. Но я приветствую, осторожно, впрочем, сегодняшнюю ее инкарнацию – местные литературные паблики, клубы, фестивали. В институцию и тем паче индустрию это едва ли разовьется, и работает везде по-разному, но с основной функцией – показать молодому таланту, что он не одинок во вселенной – справляется неплохо. Алексей Колобродов, Эдуард Лимонов и его адвокат Сергей Беляк в Саратове, редакция "Ъ". Фото И. Чижова. Ваша собственная проза, которая удостаивалась похвальных отзывов от коллег, – пишется ли она сейчас, или другие дела отвлекают? Творческие планы и мечты? У меня категорически нет художественных амбиций. Проза для меня – не вид творчества, а, скорее, форма терапии: справиться с неким воспоминанием, избыть комплекс вины, оставить память о людях, которых никто, кроме меня, может, не вспомнит – на бумаге, во всяком случае. Может, переиздам когда-нибудь свой сборник малой прозы "Алюминиевый Голливуд", дополнив десятком рассказов. Но первоочередные планы, конечно, другие – Есенин-центр, Воронежский фестиваль "Русское лето", где я курирую литературную площадку. И книги, естественно, - одну мы задумали с моим издателем Вадимом Левенталем, когда редактировали книжку "Об Солженицына" - сборник очерков о главных книгах нулевых-девяностых – случилось уже историческое расстояние, позволяющее разглядеть всё большое, и это мало будет напоминать премиальные списки. Еще одну потенциальную работу мы обсуждали с покойным Эдуардом Вениаминовичем Лимоновым, но тут вопрос не только в обязательствах перед его памятью, а в уединении и сосредоточенности. Как Господь управит. Желаем, чтобы управил! Спасибо за интервью!