"Трумэн не знал, как сообщить о бомбе Сталину". Отрывок из книги о бомбардировке Хиросимы

Несмотря на тягостные предчувствия, Трумэн все более отчетливо понимал: он должен сбросить бомбу. Манхэттенский проект дал ему оружие, способное положить войне конец. Какими бы тяжелыми ни были потери японцев, они упорно отказывались сдаваться. Они сами не оставляли ему выбора. Но этот факт не делал принятие решения менее мучительным. Из того, что президент записал в своем дневнике на следующий день, видно, насколько серьезно он осознавал всю важность своего выбора: "Мы изобрели самое ужасное оружие в истории. Возможно, это тот самый разрушительный огонь, предсказанный пророками еще в долине Евфрата, в скором времени после Ноя и его легендарного ковчега". Эти мысли не давали ему покоя долгими бессонными ночами.

И вот сегодняшним утром, 24 июля, сидя в своем кабинете на вилле, главнокомандующий приступил к рассмотрению оперативных соображений. Позднее Трумэн будет вспоминать:

"Это оружие должно было быть применено против Японии в промежутке между тем моментом и 10 августа. Я приказал военному министру, господину Стимсону, использовать его так, чтобы целями стали военные объекты, солдаты и моряки, но не женщины и дети. Даже если японцы — дикари, если они жестоки, безжалостны и фанатичны, мы, как ведущая мировая держава, не могли сбросить эту бомбу ни на старую, ни на новую их столицу (Киотои Токио)".

В 11:30 Черчилль и группа британских военных прибыли в столовую "Белого домика" на совещание начальников штабов США и Великобритании. Возможно, Трумэн еще продолжал сомневаться, но то, что он услышал, укрепило его решимость идти вперед.

Первым делом он обратился к генералу армии Джорджу Маршаллу. Президент спросил его, какие, по последним оценкам, понадобятся жертвы, чтобы победить японцев на их территории. Маршалл рассказал о только что завершенной кровавой битве за Окинаву, в которой американские войска убили более 100 тыс. японцев, причем ни один японец не сдался.

Маршалл сказал, что мирные граждане также скорее предпочтут совершить самоубийство, чем попасть в плен. Подобная картина наблюдалась и в ходе бомбардировок японских городов. После того как Соединенные Штаты за одну ночь уничтожили в Токио более 100 тыс. человек, это, по словам Маршалла, "не возымело никакого эффекта. Да, бомбежки разрушают японские города, но на моральный дух японцев они, насколько мы можем судить, не влияют".

Маршалл сказал Трумэну, что необходимо "шокировать [японцев] действием". Одним из способов это сделать могло стать вторжение на главные японские острова. Такая операция, по словам Маршалла, будет стоить от 250 тыс. до 1 млн жизней американских солдат и приведет к таким же потерям со стороны японцев. Другие военные согласились в оценках с Маршаллом. Все настаивали на том, что нужно закончить войну к ноябрю 1946 года.

Затем Трумэн спросил Стимсона, в каких городах размещены преимущественно военные производства. Министр прошелся по списку и назвал Хиросиму и Нагасаки. В этот момент Трумэн и сообщил собравшимся, что принял решение. Он использует атомную бомбу. Он "долго и тщательно" обдумывал вопрос, хотя ему и "не нравится это оружие".

Но, поскольку оно готово и находится в рабочем состоянии, он чувствует, что его применение становится неизбежным. Отказ от этого тоже имел бы свою цену. Чем ближе линия фронта подходила к основной территории японцев, тем более ожесточенно сражался враг. За три месяца, прошедшие с момента вступления Трумэна в должность, потери американцев на Тихом океане оказались лишь вдвое меньше, чем за три предыдущих года войны. Ни одно военное подразделение японцев не сдалось. Империя готовилась к вторжению, к самой кровопролитной из всех битв.

Численность ее постоянной армии насчитывала более 2 млн человек, а все гражданские или уже получили оружие, или были обучены обращению с ним. Позднее Трумэн сказал:

— Мне пришло в голову, что четверть миллиона наших парней в расцвете сил стоят пары японских городов.

Итак, президент принял решение и должен был действовать. Необходимо было рассказать Сталину о Манхэттенском проекте и существовании нового сверхоружия. В 19:30, по окончании дневного заседания во дворце, Трумэн подошел к советской делегации и через русского переводчика обратился к Сталину. Он не стал просить о частной встрече и просто, "между делом", сообщил тому, что США обладают новым оружием необычайной разрушительной силы. Сказав это, Трумэн внутренне напрягся. Он не знал, как отреагирует Сталин.

Рассердится ли он от того, что Соединенные Штаты реализовали такой крупный исследовательский и конструкторский проект и при этом годами держали его в секрете от своего союзника? Но Сталин ответил лишь, что рад слышать такую новость, и выразил надежду, что Соединенные Штаты "удачно используют это против японцев".

И все. Никаких вопросов о принципе действия оружия. Ни слова о том, что хорошо бы поделиться им с русскими. Американцы и британцы были шокированы. Американский переводчик даже усомнился в том, что сообщение было верно понято Сталиным. Затем Черчилль подошел к Трумэну и спросил:

— Ну, как прошло?

— Он не стал задавать вопросов, — ответил президент.

Но на самом деле Сталин был заинтересован. Просто он не был удивлен. Советы сами проводили исследования в этом направлении уже в течение трех лет. И они имели своего шпиона внутри Манхэттенского проекта. Ценную информацию Москве передавал Клаус Фукс, физик из Лос-Аламоса.

Фукс стал коммунистом много лет назад, после того как его семья подверглась преследованиям за высказывания против Третьего рейха. (Его отца отправили в концлагерь, а мать довели до самоубийства.) Он вступил в коммунистическую партию Германии, поскольку считал, что только коммунисты способны эффективно противостоять нацистам.

В конце концов Фукс бежал из Германии и получил в Англии докторскую степень по физике. В 1942 году он вместе с другими британскими учеными отправился в Нью-Йорк, чтобы работать над Манхэттенским проектом в Колумбийском университете. Там с ним и познакомился член коммунистической партии по имени Раймонд, который был агентом советской разведки.

В Лос-Аламосе Фукс начал работать в 1944 году. 2 июня 1945 года, за шесть недель до того, как Трумэн рассказал Сталину о сверхоружии, Фукс встретился с Раймондом в Санта-Фе.

Сидя в своей машине, он достал из портфеля и передал конверт с секретными данными о "Толстяке", в том числе о его плутониевой начинке, взрывателе и электропроводке. Там же был и эскиз самой атомной бомбы. Несмотря на то что американские ученые радушно приняли Фукса в Лос-Аламосе, он оставался искренним приверженцем коммунизма и хранил верность Советскому Союзу, а не Соединенным Штатам.

При всем мнимом безразличии, которое Сталин проявил к сообщению Трумэна, один из членов российской делегации слышал, как той же ночью он обсуждал новость с Вячеславом Молотовым, министром иностранных дел. Молотов сказал, что пора "ускорить процесс" разработки советской бомбы. Впоследствии один видный историк подметит, что "гонка ядерных вооружений XX века началась во дворце Цецилиенхоф в 7:30 вечера 24 июля 1945 года".

"Боже, что мы наделали?"

За 43 секунды в свободном падении "Малыш" пролетел почти 9 км. Он взорвался на высоте 576 м над Хиросимой, примерно в 160 м к юго-востоку от моста Айой. В этот момент "Энола Гей" была уже в 10 км от точки сброса, удаляясь на предельной скорости, которую позволяли развить моторы.

Однако до безопасной зоны было еще далеко. Тиббетс внутренне приготовился встретить ударную волну, прикидывая, выдержит ли ее самолет или это их последние мгновения? Сидя спиной к городу, он не мог видеть разрушения, но понимал, что они должны быть очень сильными. Он даже мог попробовать их на вкус: зубы начало ломить, а во рту появился свинцовый привкус. "Наверняка это радиация", — подумал он.

Со своего места в хвосте самолета Кэрон мог видеть ударную волну, которая приближалась со скоростью звука. Она выглядела как дрожащее марево над асфальтом в жаркий день. "Святой Моисей, вот и оно", — пронеслось в голове Кэрона.

— Полковник, она идет на нас, — только и успел сказать он в микрофон. Волна ударила по самолету в 14,5 км к востоку от Хиросимы. B-29 содрогнулся и заскрипел. Раздались крики экипажа. Казалось, "Энола Гей" развалится прямо сейчас. Скрежет металла напомнил Тиббетсу о зенитных обстрелах, когда снаряды рвались рядом с бомбардировщиком во время боевых вылетов над Европой и Северной Африкой. Парсонс подумал о том же самом.

— Зенитки! — закричал он, прежде чем понял, что это ударная волна. Льюис описал это так, словно "великан ударил по самолету телеграфным столбом".

Сильная тряска прекратилась так же быстро, как и началась. Из всего экипажа B-29 видеть причиненные разрушения мог один только Кэрон. Когда ударная волна прошла, он попытался словами обрисовать другим то, чему стал свидетелем, но не смог. Тиббетс повернул самолет так, чтобы город увидел каждый. Когда Хиросима, а точнее, то, что от нее осталось, предстала перед глазами членов экипажа, их охватили сложные чувства: смесь изумления и скорби.

Багряное грибовидное облако поднималось на высоту почти 14 км над разрушенным ландшафтом. Роберту Шумарду, помощнику бортинженера, показалось, что это души погибших воспаряют на небеса.

Город внизу затянуло черным дымом. Ван Кирку это напомнило "котел с кипящим мазутом". Тиббетс увидел образ из "Ада" Данте: чад, "поднимавшийся снизу, как нечто кошмарное и живое". Из клубов дыма вырывалось пламя. Все вместе "бурлило, как раскаленная смола". Кэрон не мог оторвать взгляд от облака. Благодаря красноватой сердцевине оно "было похоже на лаву или патоку, залившую весь город".

Фереби, бомбардир, разглядел "обломки, которые кувыркались в облаке, — куски строений, превращенных в мусор и кипящую грязь". Ричарду Нельсону облако показалось "таким громадным и высоким", что оно грозило поглотить самолет.

Безер включил магнитофон. Необходимо было что-то сказать для отчета, но в тот момент никто не смог произнести ничего внятного. Все были потрясены. Магнитофон пришлось выключить. У Льюиса был настоящий шок. Только что он видел внизу оживленный город с лодчонками в узких каналах, с троллейбусами, спешащими по улицам, со школами и домами, фабриками и магазинами. Теперь все это было уничтожено.

Город исчез у него на глазах. Он превратился в "гигантскую мешанину из клубов дыма, обломков и пламени". Льюис попытался что-нибудь записать в свой блокнот для газеты, но все, что он смог, это нацарапать короткую фразу: "Боже, что мы наделали?"