«Тела складывали у памятника Ленину». Самый страшный матч «Спартака»

В годовщину трагедии мы нашли выживших в лужниковской давке людей.

20 октября 1982 года — чёрная дата советского и российского спорта. Матч Кубка УЕФА между московским «Спартаком» и голландским «Харлемом» в «Лужниках» обернулся трагедией. Только по официальным данным, в давке на обледенелых ступенях трибуны C погибло 66 болельщиков, 45 — в возрасте от 14 до 19 лет. По неофициальным жертв было гораздо больше.

Пресса в СССР замалчивала трагедию. Власти безмолвствовали. Оперативно о ЧП сообщила только газета «Вечерняя Москва» — крошечной заметкой на последней полосе. Вот она:

Подробности случившегося вскрылись только семь лет спустя, в разгар Перестройки. Мы разыскали зрителей того страшного матча. Один по счастливой случайности не попал в лужниковскую мясорубку, двое — чудом выбрались.

«Когда толпа попёрла, перила не выдержали, а падать там высоко — метра три-четыре. На бетон…»

Владимир Гришин успел покинуть трибуну за несколько минут до того, как началась давка:

«Октябрь 1982-го — мне 21 год. Я учился в военном училище в Тамбове и ради футбола сбежал в самоволку. Матч начинался, кажется, в 19:30, а мне нужно было успеть на Павелецкий вокзал к отходу поезда в 22:05. Помню, замёрз, как собака — морозец был приличный, градусов 15. Чтобы перестраховаться и поскорее согреться, вышел с трибуны пораньше. Наверное, это меня и спасло. Второй гол Швецова застал меня уже около памятника Ленину. Я спросил у проходивших мужиков, кто забил, и спокойно удалился.

Правоохранительные органы на таких мероприятиях всегда старались задействовать как можно меньше сил и средств. Понимая, что в такую холодрыгу зрителей будет немного, болельщиков просто согнали на одну трибуну «C». Ещё немного людей было на «А». Я сидел по центру, на «C6», а выходил на «С3». Снег то срывался, то переставал. Естественно, его никто не чистил. На ступеньках образовалась наледь. Я аккуратненько сбежал по лесенкам и поспешил в метро. О трагедии узнал только через неделю — друг письмом прислал заметку из «Вечерней Москвы». До сих пор не в курсе, погиб там кто-то из знакомых или нет. Мы-то знали друг друга в основном по прозвищам, близко не общались — в 1980-е такие массовые выезды, как сейчас, не практиковались. Только в 1990-х из газет узнал подробности, сопоставил с увиденным. Как я понимаю, вместо того чтобы открыть все выходы с трибуны, милиция открыла фактически два прохода. Когда толпа попёрла, перила не выдержали, а падать там высоко — метра три-четыре. На бетон. А если на тебя ещё сверху валятся люди — вообще труба. Из моих друзей двое побывали в этом завале — Миша Кузенков и Витя Шатилов. К счастью, выжили. Они больше могут рассказать».

Кубок УЕФА. 1/16 финала. Первый матч

«Спартак» (Москва, СССР) — «Харлем» (Нидерланды) — 2:0

«Спартак»: Дасаев, Сочнов, Поздняков, Щербак, Романцев (к), Шавло, Швецов, Гесс, Гаврилов, Черенков, Родионов.

Тренер: Константин Бесков.

Голы: 1:0 Гесс (16), 2:0 Швецов (90).

20 октября 1982 года. Москва. Центральный стадион им. В. И. Ленина. Минус 9 градусов. 16 643 зрителя.

«Скорые» вереницами в «Лужники» шли. Тела складывали у памятника Ленину и на футбольное поле…»

Михаил Кузенков на всю жизнь запомнил тот кошмарный вечер. Боязнь толпы преследует до сих пор. От его воспоминаний становится не по себе.

«Мне было 16 лет, с 14 ходил на «Спартак». Билет купил без проблем. Холод был собачий — какой уж тут ажиотаж? На футбол обычно гонял втихаря от родителей: красно-белые шарф и сумка всегда были при мне. Главное было не очень поздно вернуться домой — школьник же ещё. Поэтому и торопился побыстрее уйти с матча. На «Харлем» ходили компанией. Один из приятелей потом попал со мной в больницу, двое — погибли… Мы вместе сидели на секторе, кого куда кинуло — не знаю.

В день матча был серьёзный «минус», градусов 10-15. Снег лежал. Ступеньки обледенели. Трибуны «B» и «D» закрыли, чтобы сократить количество милиции на стадионе. Основная масса людей сидела на «C».

Из игры не запомнилось ничего — кроме того, что случилось потом. Минут за 5 до конца мы начали выходить с «C2», где олимпийский факел раньше стоял. Там в основном молодые ребята сидели, завсегдатаи.

Версия о том, что народ после гола Швецова массово ломанулся обратно на трибуну — по-моему, ерунда. Это невозможно было сделать. Я шёл в плотной толпе, сдавленный со всех сторон в этом коридоре — не пошевелиться. Сплошная стена двигалась. Кто первым начал падать на ступеньках — не видел. Меня уже понесло. Помню только, что повернул за угол, а дальше — провал в памяти. Очнулся уже в самом низу, на ровной площадке: руки под грудью, ноги до колена — на ступеньках.

В полуоткрытые решётки людей вдавливало.

Завал разбирали сверху, а я лежал в первом ряду, поэтому вытащили одним из последних. Посадили на землю, прислонили к какому-то бортику. Ходить самостоятельно я не мог — ноги были сдавлены. Я ещё подумал: «Люди без курток лежат, с голыми спинами — простынут же». Даже мысли не было, что кто-то может умереть. Потом начал прозревать… «Скорые» вереницами в «Лужники» шли. Тела складывали у памятника Ленину и на футбольное поле…

Нас в основном жалели, но было и скотское поведение, и мародёрство. Что-то снимали с людей. На суде об этом говорилось, не хочу развивать тему — не я им судья. В уголовном деле даже фигурировали ножевые ранения — откуда взялись, непонятно.

Поздно вечером маме позвонила знакомая врач из «Пироговки»: «Марина, в «Лужниках» что-то произошло. Миша где?» Мать бросилась меня искать. Только через сутки нашла. Пострадавших доставляли в институт Склифосовского. Но так как в мужском отделении не хватало мест, нас положили в женское, гинекологическое, что ли. И забыли! Маме в Склифе сказали: в списках живых не значится. Прошлись по моргам — тоже нет. Тут только вспомнили, что есть ещё одна палата с травмированными.

В нашей палате никто не плакал — все почему-то смеялись. Позже нам объяснили это последствиями нервного шока. Кто-то из ребят на стене тапочком накорябал: «Спартак» — чемпион». Ходить никто не мог. Думал, я среди всех самый лёгкий. Оказалось — не очень. Все знали, где я был и что случилось, но в выписке указали: «Вывих плечевого сустава», хотя этого и близко не было. Диагноз сначала был один — сдавление грудной клетки, омертвение кожи на левой ноге. А потом это вдруг превратилось в вывих сустава…

До воскресенья я пролежал в больнице, а потом меня просто выкинули. Родители на такси забрали. Год я не мог ходить, валялся дома. Началась гангрена. Если бы не знакомая врач, не знаю, что было бы. Она меня выходила.

На учёте в детской комнате милиции я уже стоял. С родителей взяли подписку о неразглашении случившегося. Когда я смог передвигаться, вызвали и меня, такую же бумагу обязали подписать. 1982 год, Советский Союз — никто никому ничего не объяснял. Сказано нельзя — значит нельзя.

Я давал показания в суде. Догадываюсь, из-за чего официальные данные по погибшим расходились с неофициальными. В нашей в палате из десяти человек только двое были москвичами. Остальные — приезжие, причём даже не из области. При мне врачи говорили: «Вам нужно переезжать на юга, потому что здесь могут быть серьёзные осложнения с дыханием». Не все же погибли во время давки — люди умирали и позже от полученных травм в других регионах. Вот их, как я понимаю, в сводках не учитывали.

Я долго не решался вернуться на стадион — только в 1987 году, после армии, начал потихоньку ходить. Боязнь толпы немного притупилась, но полностью так и не ушла».

«Мама обняла и заплакала: «Живой…»

Самому юному из моих собеседников в 1982-м было 13 лет. На матч московский школьник Витя Шатилов попал хитростью.

«Я с 1981-го начал ходить на футбол, а в 1983-м уже поехал на свой первый выезд. Тайком, естественно. Когда мама узнала, что я пошёл на «Харлем», была в шоке. У меня было всего 20 копеек — рубля не хватало на билет. Вика Беженцева, девушка из нашей компании, выручила — дала рубль. Я купил этот злосчастный билет и упросил какого-то дяденьку сказать на входе, что я его сын. Тогда на вечерние мероприятия детям до 16 без сопровождения взрослых вход был запрещён. В билете так и написано было. Добрый дядя провёл меня на стадион.

Билет у меня был на «B», но туда никого не пускали. Всех согнали на «C». Там заваруха началась: кричать на стадионе нельзя было, а мы громко болели. Ну и начались репрессии — стали выводить парней с трибуны. Ребята постарше бросились отбивать товарищей, кидать в милицию снежками. Видно, те и решили устроить вакханалию после матча. Сыграл свою роль и гол Серёжи Шевцова на последней минуте. Часть людей к тому времени вышла, чтобы до столпотворения успеть на метро, а тут побежали назад — посмотреть, что случилось. А милиция один вход закрыла, чтобы людей проще было из толпы выдёргивать. Потоки столкнулись — и пошла давка. А эти вместо того, чтобы открыть второй выход, начали всех в один узкий проход выпускать. Народ начал падать. Я — тоже.

Я у горла схватился за него, чтоб не задушили. И как только по лестнице сбежал, на моих глазах под напором полетели перила, а за ними — ребята…

Когда меня вытащили, Амир [Хуслютдинов, известный болельщик «Спартака»] с Викой и Светой ещё были наверху. А потом толпа разделила их. Светланка осталась жива, а Вика — нет…

Помню, орал милиции дурным голосом: «Что вы делаете?» — и тут же получил пинка под зад. Они, по-моему, не осознавали, насколько всё серьёзно. Дошло, когда люди начали валиться. Но уже было поздно.

Один ботинок я потерял в давке — тут же нашёл какой-то бесхозный, надел. Домой приехал в разных башмаках. Маме ничего не сказал. Когда на следующий день узнала, что случилось, обняла и заплакала: «Живой…»

Слухи быстро просочились. Ребята постарше остановили у школы, давай расспрашивать, а я ничего не могу сказать: перед глазами эта жуткая картина. И слёзы катятся. У завуча первый вопрос: «Был?» Я не стал отпираться. Говорит: «Ладно, иди и старайся поменьше об этом болтать». А на второй урок пришла сотрудница детской комнаты милиции. Меня забрали — и на учёт. Уже на следующем матче милиция начала террор устраивать — срывали значки, шарфы, забирали в 135-е отделение, фотографировали… Естественно, потом нашли кучу стрелочников, чтобы побыстрее дело замять. А на стадионах не то что кричать — хлопать запретили. Выводили целыми рядами…

Удар по психике я на «Харлеме» получил колоссальный. 39 лет с этим кошмаром живу. Чётко помню состояние опустошения — из-за того, что ничем не могу помочь друзьям. Меня вытащили из завала, а других — не смогли. Каждый год 20 октября ездим на Рогожское кладбище — к Вике. Убираем могилку. 17 лет всего — жить бы да жить…»