Интервью с тренером по фигурному катанию и постановщиком шоу Еленой Масленниковой: кризис в танцах, «Ледниковый период»

Елена Масленникова подробно рассказала о специфике популярного телешоу, а также откровенно ответила на вопросы о проблемах в танцах на льду.

Даже несмотря на тяжёлую ситуацию в российском спорте, тренерский состав в фигурном катании продолжает расширяться. В прошлом году после долгого перерыва в тренерство вернулась Елена Масленникова. Знаменитый хореограф и соавтор проектов Ильи Авербуха ведёт свою группу танцев на льду в школе Нины Мозер. Начала Елена Станиславовна с юных пар, и уже в этом сезоне её подопечные Александра Шинкаренко и Владислав Михайлов показали блестящее катание. А в следующем сезоне Масленникова выведет на лёд уникальную взрослую пару Софья Шевченко/Андрей Ежлов. Тренер уверена, что ребята привнесут свежее дыхание в наши танцы на льду.

В большом интервью «Чемпионату» Елена Станиславовна подробно рассказала об итогах её первого сезона после возвращения. Также Масленникова откровенно ответила на вопросы о проблемах в танцах на льду и поведала много интересных деталей о шоу «Ледниковый период».

«В Москве получить государственный лёд под свою группу — великое счастье»

— Елена Станиславовна, для начала хочу спросить, как вы решились вернуться в тренерство, что этому поспособствовало? — Тренерство у меня было раньше очень активное. Сначала в Советском Союзе, уже в конце, а потом с Дробязко и Ванагасом — 15 лет я вела пару. Сама я ученица Натальи Ильиничны Дубовой, в конце 80-х работала с ней вторым тренером. Так что в эту деятельность уже во второй раз вхожу. Все эти годы работала с Ильёй Авербухом во всех его спектаклях, была соавтором, хореографом, постановщиком. «Ледниковые периоды» мы с ним вместе вели. То есть всё, что связано с деятельностью Ильи, было связано и со мной тоже. Спасибо большое ему за это — это огромная и счастливая часть моей жизни, которая до сих пор продолжается. Надеюсь, мы всё равно будем что-то вместе делать, потому что это прекрасно.

С Ниной Михайловной Мозер был у меня период жизни, когда я лет пять-семь ставила очень много программ для её группы. У нас с ней был творческий контакт уже давно. Я работала с ней очень плотно, ездила на сборы. Потом наши пути разошлись. Но в конце 2021 года она мне предложила стать старшим тренером в группе танцев на льду, которая появилась в её школе. И почему-то это меня так заинтересовало! В Москве где-то получить государственный лёд под свою группу — вообще великое счастье. Я посоветовалась с Ильёй, он сказал: «Если тебе это интересно, если у тебя есть энергетический всплеск, то давай». Вот так всё и началось.

— То есть всё вышло спонтанно? — Спонтанно, я как-то об этом, честно говоря, не думала. Слава богу, что достаточно долго во времена «Ледниковых периодов» помогала в группах танцев на льду. Например, очень много ездила к Лёше Горшкову в Одинцово, на моих глазах его пары менялись, росли. Я помогала ему ставить программы, обрабатывать те, что есть. Благодаря тому, что ездила в эту группу, не теряла связь с правилами, с ситуацией в танцах на льду. Была в теме. Погружаться в эту историю, полностью потеряв связь с ней, крайне сложно. И то, мне пришлось заново очень многое узнавать, консультироваться с другими тренерами, методистами и так далее, чтобы войти в правильное русло.

Я очень благодарна Горшкову, благодаря ему не выпала полностью из танцев. Обратила внимание: я звала пару танцоров, которые уже давно завершили карьеру и тренируют одиночников, помочь поработать, и у них было полное непонимание того, что сейчас в танцах происходит, и даже какая-то растерянность.

— После вашей работы с Маргаритой и Повиласом танцы очень сильно поменялись, можно сказать, стали другим видом спорта. Не было ли у вас ощущения, что вы вернулись в новый мир? — Было такое ощущение. Однако благодаря тому, что продолжала работать в танцах, у меня не было шока. Но когда я приходила в чужую группу и там, предположим, Горшков нёс ответственность за то, правильно ли сделана программа, мне было проще, потому что я просто помогала сделать лучше то, что вижу. Другое дело, когда ты несешь ответственность за то, что делают твои пары, с чем они выйдут на старт, как их будут судить, и так далее. Я должна понимать, что не могу подвести ребят, сделать что-то не по правилам. Самое меньшее, что могу сделать для них — хотя бы все правила соблюдать. А за это время появилось столько нюансов… Так что у меня был мозговой штурм очень серьёзный.

Уложить творческое начало на то, что надо сделать по технике, сейчас очень сложно. Времени для творчества в программе остаётся мало, нужно стараться все эти технические нюансы обрабатывать так, чтобы это вписывалось в контекст программы. Всем сложно это делать, но как-то справляемся.

— Как вы думаете, танцы идут в правильном направлении? Я недавно разговаривала с Маргаритой и Повиласом, и они считают, что сейчас танцы превратились в «техническую рутину»… — Они правы, я согласна. До такой степени сейчас выверяется каждый шаг – даже больше, чем нужно. Конечно, мы должны кататься рёберно, правильно, но то, в какую степень сейчас это возведено, как придираются технические специалисты к каждому повороту и так далее, причём иногда по-разному придираются. Получается, что всё время ограничения, ограничения, ограничения. Но в этом, мне кажется, сейчас и состоит талант тренера – суметь в этих сложных условиях всё-таки создавать цельные произведения.

«Я смотрю большие турниры по танцам, и в какой-то момент хочется уже пойти кофе попить, потому что всё одно и то же»

— Стоит ли как-то поменять правила, дать больше свободы? Маргарита говорила, что стоит больше «Ледникового периода» привнести в танцы. — Хотелось бы, конечно, больше «Ледникового периода», но у нас есть такой пункт в правилах, что мы не должны сильно театрализовывать наши программы. Ни в костюмах, ни в движениях. Поэтому где найти эту грань? Делать программы бессмысленные тоже очень грустно. Хочется всё-таки какую-то историю внутрь занести, даже если она не будет абсолютно чётко исполнена, чтобы это не были просто движения под музыку. В танцах это очень сложный момент.

Причём я понимаю, почему они это всё стараются привести к какому-то общему знаменателю, должен же быть объективный момент сравнения у танцоров. Если нам дать волю, то, конечно, будут опять сравнения по типу «нравится — не нравится». Но так тоже не может быть, нас тогда исключат из Олимпийских игр, если не будет какого-то чёткого технического момента, по которому нас можно будет условно объективно сравнивать. Тут такой баланс сложный: должны быть артистизм, творчество и техника. Это тот вопрос, который, собственно, всех и беспокоит.

Когда катались Рита с Повиласом, тоже были свои правила. Мы должны были делать столько-то поддержек, столько-то подпрыжек, такая-то дорожка должна была быть, твиззлы уже под конец появились. Но всё равно это было в более свободном варианте.

— Но есть преимущество в том, что сейчас танцы стали более понятными. — Да, по крайней мере, для нас внутри. Мы понимаем, на чём можем выиграть, на чём можем проиграть. Но в целом… Я сама смотрю большие турниры по танцам, и в какой-то момент хочется уже пойти кофе попить, потому что всё одно и то же. Перестали бороться за индивидуальность пары, за своё лицо, за свою нишу. И очень часто не приветствуется креативность. Это я поняла даже по этому сезону, где пыталась в программах выстроить абсолютно понятную образность. Но мне говорили: «Убери ты это, что ты со своим театром лезешь?» Говорю: «При чём здесь театр? Тут же всё по уровням выстроено». Я же не только театром занималась, я же всё им сделала. Раздражает. Раздражает, что так можно. А кто-то так не может. И до такой степени, что начали это рубить, потому что это слишком. Даже Илье сказали: «Что ты со своим театром здесь лезешь?» Ну как? Интересно же смотреть! И поддержки все на уровень. Но раздражает, лучше бери танцевальную музыку и катайся.

Вот сейчас на следующий сезон ISU выбрал тему «Хиты 80-х» на ритм-танец. Понятно, что они хотят, чтобы чистая танцевальность не уходила. Образность и драматичность, которые привнесла русская школа, им чужды. Только единицы в это погружаются, и то, это делали наши тренеры-эмигранты. В ISU говорят, что им хочется, чтобы зрители, которые будут смотреть ритм-танец, танцевали вместе с фигуристами. Ну хорошо, отлично. Но получается, что все будут просто дрыгаться под хиты 80-х. Сначала они написали, что нельзя даже каверы брать. Однако сейчас вышло коммюнике, где написано, что разрешены каверы. В этом тоже есть опасность, потому что каверы уводят ту музыку, которая была, в современность. И тогда задача, которую они ставят, не будет выполнена. Поэтому я не знаю, как люди будут интерпретировать эту тему. Пока все в недоумении, но как-то мы всё сделаем. Все талантливые, опытные, в общем, справимся.

Когда мы все придем на прокаты, то и посмотрим, кто там что наваял. Если брать 80-е и брать непопулярную музыку… Она мало того, что просто ритмичная и ни о чём, так ещё и неизвестная. Поэтому лучше брать действительно хиты 80-х, под которые хочется двигаться.

— Тогда есть опасность, что у всех будет одна и та же музыка. — Есть опасность. Вот мы и думаем, кто чего взял. Угадаем — не угадаем. Может быть, мы все будем под одну музыку кататься, под три мелодии самые известные. Но брать неизвестную… Она и так стрёмная, а ещё и неизвестная.

Ещё из нового: по КМС в паттерн-танце рокер-фокстрот — первая серия катается в обычном положении, а во второй серии партнёр с партнёршей меняются местами: партнёр исполняет шаги партнёрши, а партнёрша шаги партнёра. Понятно, какие веяния в современном фигурном катании: всё в унисекс превращается потихонечку. И я считаю, что это просто конкретный шаг в эту сторону, который навязан нам ISU.

— Вы считаете, это плохо, или в этом тоже есть какое-то развитие? — Не знаю, как к этому относиться, честно. Я только понимаю, что меня бесит, когда мальчик встаёт в позицию девочки, потому что это неорганично. Тогда нужно включать свою фантазию и создавать какие-то позиции, которые будут органичны и для мальчика, и для девочки, как-то интерпретировать это. Может быть, они хотят расширить наш технический диапазон, но для меня это странно пока.

«Если у нас появятся однополые пары, мне кажется, русские тренеры придумают, как сделать так, чтобы всё было органично и в этом не было сексуального момента»

— Как вы думаете, мы придём к тому, что у нас будет катание пар одного пола? Сейчас же Пападакис с Хаббелл и Сизерон с Ламбьелем развивают эту идею… — Я знаю эту историю, она всех шокировала. Меня это шокировало даже не потому, что это существует в природе. К этому шли, шли и пришли. А потому, что именно Пападакис и Сизерон… Они же добились всего возможного в современном фигурном катании. Останьтесь парой в нашем сознании, которая сделала огромный скачок в танцах на льду. Они были неповторимыми, они были прекрасными. Зачем вам так всё это перекручивать и показывать себя в таком странном свете?

Хотя, в принципе, мне кажется, что и у нас в какой-то форме это будет, потому что, как бы ни сопротивлялись, мы все живем на одной планете. Взаимное влияние неизбежно. Мы не можем изолироваться. То, что изолировались сейчас от Запада — этого бы не произошло, если бы не обстоятельства, которые абсолютно понятны и неизбежны. Мы должны это принять и быть сильными, продолжать работать, идти вперёд. Смотреть все соревнования высшего ранга, которые проводятся без нас, смотреть, к чему стремятся иностранные фигуристы, как они растут, чтобы двигаться своим путём, но всё равно что-то брать и от них. Там очень много талантливых людей, и в какой-то момент мы всё равно все сольёмся. Если мы все замкнёмся, будет стагнация и потом движение вниз. Всё равно мы подпитываем друг друга во всём мире, даже если заочно это делаем. Поэтому не удивлюсь, если у нас появятся пары мальчик-мальчик, девочка-девочка.

Другое дело, если у нас такие пары появятся, мне кажется, русские тренеры придумают, как сделать так, чтобы это было органично и не было сексуального момента, который пока вызывает у нас такое раздражение и неприятие. Можно обойтись и без этого, найти какую-то органику, хореографию, чтобы это было тоже интересно. Использовать мужские тела как силу, возможности для новых трюков, поддержек. А у девочек найти общую гармонию в хореографии, чтобы это было ещё более сильно, чем когда катается одна.

— Недавно на шоу Ильи Авербуха выступали два мальчика-акробата, и, мне кажется, они показали как раз то, во что может вылиться мужское парное катание. — Если разрешат акробатику. На самом деле, мальчики-акробаты работают у нас в шоу уже сто лет. И номера на двух мальчиков мы делали, были у нас ребята Беседин и Полищук с Украины — они делали потрясающие номера на двоих, обычно в комическом стиле. В акробатике есть однополые пары, там никого это не удивляет. Нам просто в голову не приходило привносить туда сексуальный подтекст.

— Может быть, проблема в том, что у нас в парах и танцах распространены любовные сюжеты в программах? — Конечно. Потому что обычные отношения — это отношения между мужчиной и женщиной. Если глобально смотреть на этот вопрос, то только благодаря этому сочетанию рождаются дети. Это то, что позволяет человеческому роду продолжаться и развиваться. Поэтому такие отношения всегда самые интересные — это всегда было в основе. То, что касается девочек с девочками и мальчиков с мальчиками — это всё существует в мире, но лучше это интерпретировать как какую-то совместную игру. В таком виде я это даже принимаю.

— Если завтра введут однополые пары, вы готовы с ними работать? — Это такая крамола уже идёт. Так получилось, что буквально в последние два дня у меня две девочки остались без партнёров: у одной партнёр заболел, а другая в поиске. В рокер-фокстроте же сейчас меняются девочки и мальчики, и вот эти две девочки говорят: «Елена Станиславовна, можно мы покатаемся в паре? Мы же всё равно в рокер-фокстроте меняемся местами». Я говорю: «Ну давайте, девчонки, катайтесь». Вот они встали в пару и катали мне рокер-фокстрот: сначала одна за мальчика, другая за девочку, потом наоборот. И вот мы учили шаги и те, и другие, что сейчас у нас требуются в ритм-танце по КМС. Я на них смотрела, и как раз у меня эта мысль промелькнула. Причём они настолько усердно погрузились в эту работу вдвоём, прям пропахали больше часа, пытаясь найти это взаимодействие, чтобы у них всё слажено было.

И в силу того, что сейчас эта тема возникла, мы в группе ещё посмеялись, что это уже начало пути. И я про себя подумала: «Вот мы смеёмся, а потом к этому, возможно, придём». Особенно женские варианты, потому что партнёров катастрофически не хватает. И многие девочки, я уверена, захотят. Не в силу своей ориентации, а в силу того, что это даёт им возможность продолжать заниматься любимым делом.

«Именно потому, что в танцах очень большая субъективность, возникает очередь. Такой вот элитарно-странный вид фигурного катания»

— Ощущаете ли вы сейчас застой в танцах на льду? В прошлом сезоне у нас были Пападакис/Сизерон, Синицина/Кацалапов, сейчас их нет, и ощущается этот кризис и в мире, и в России. Не появилось пары, которая вела бы всех за собой… — Да, кризис, безусловно, есть. Ушла эта элитная верхушка, за которой все следили. А те, кто был за ними, были разочарованы, что первые пары не давали им выйти наверх, и поэтому немножко осели вниз, все чуть-чуть притухли. Но, мне кажется, это нормальное явление, как в любом развитии искусства. Период стагнации всегда ведёт к тому, что будет какой-то взлёт. Постоянного движения наверх не существует, всегда есть это сжимание пружины, чтобы какой-то человек выскочил наверх и удивил мир. Мне кажется, сейчас как раз та ситуация, что никого нет, но в молодом поколении уже существует пара, которая выстрелит.

— Вы видите того, кто может выстрелить? — Мне кажется, сейчас в юниорском катании есть несколько пар. Но я не хочу говорить.

— В России или в мире? — В России. Я всё равно верю в наш российский талант. Тренерский, человеческий, творческий. Наши ребята всё равно должны опять показать нечто, я очень верю в это. Эта вера мне даёт силы жить на этом катке и не вылезать из него. Мне кажется, мы всё-таки должны ещё что-то такое показать, куда-то рвануть.

Я знаю, что у очень многих наших тренеров сейчас безысходность, вся работа только внутрь. Мы не можем никуда выехать и получить хотя бы относительно объективную оценку международных судей, мы сами себя оцениваем, решаем вопросы внутри. Мы слепились в один клубок, и некуда нам вырваться. У многих просто облом: ну сколько можно нам бороться? Я понимаю этих тренеров. Они везде ездили с разными спортсменами, многое прошли, а сейчас вынуждены бороться с тремя судьями, которые у нас правят бал. И хочется сказать: да пошли вы все, хватит, я устал, я наработался. Я-то только второй раз вошла, у меня, может быть, больше поэтому энтузиазма. А кто-то уже устал и чувствует, что выхода нет. Но он будет. Я в этом смысле оптимист, иначе невозможно.

— Из-за того, что в России судят иначе, нежели на международном уровне, есть непонимание, на каком уровне находятся ваши пары? — Судейство — это такие дебри. Есть, конечно, такое дело, что из-за того, что мы направлены внутрь и что количество технических специалистов, которые судят танцы, ограничено, мы зависим от интерпретации правил несколькими людьми. Сейчас ещё прописан кодекс нашего правильного поведения, так что ещё и оспорить особо ничего нельзя. Если ты будешь без конца писать протесты, спорить, ругаться и так далее, то тебе просто создадут репутацию склочного тренера, с которым вообще не надо разговаривать. И ты ничего не добьёшься, кроме того, что твои пары будут ещё строже судить.

Я с уважением отношусь к техническим специалистам, которые тоже берут на себя бесконечные удары по головам. Они вырабатывают свой собственный алгоритм оценивания, потому что даже в переводе можно найти разные варианты понимания правил. И от этого понимания зависит иногда, проиграл ты или выиграл. Человеческий фактор никто не отменял, он был, есть и будет. Но для того, чтобы хотя бы интерпретация одних и тех же правил была в одном русле, у нас существуют прокаты в Новогорске. Ребят, мы взрослые умные люди, давайте договоримся, поднятая рука в этот момент — это черта или нет? Или надо в этот момент ещё пальчиком, предположим, крутить, как скажет другой? Этот шаг является сложным выходом из вращения? Один скажет: «Да, конечно, это сложный выход». А второй: «Для меня это не сложный». Как это не сложный? И он потом на соревнованиях не поставит тебе сложный выход, а это значит, что у тебя упадёт уровень элемента. Ко мне приходил консультировать один специалист, сказал, что это сложный выход, а другой специалист опустит меня потом, и скажет, что это не сложный выход, и найдёт аргументы. Это самый простой пример. И невозможно всё время между ними искать истину.

— В танцах на льду особенно ощущается существование очереди в фигурном катании. У вас есть объяснение, для чего она вообще нужна? — Не знаю, это какая-то традиция историческая. Я думаю, глобально это связано с тем, что мы не можем какими-то элементами обойти соперников, как в одиночном катании: напрыгал четверных, оторвался, и ты ничего не можешь сделать. Там тоже есть своя очередь, но всё-таки не до такой степени, потому что у тебя есть возможность просто технически вырваться. А у нас нечем. То, что ты классно катаешься, ещё не повод, что тебя поставят на три ступени вперёд. Именно потому, что здесь очень большая субъективность, возникает очередь. Такой вот элитарно-странный вид фигурного катания.

И я не вижу здесь предпосылок к каким-то изменениям. Мне кажется, должен встать какой-то очень креативный человек над нашими танцами, который разрешит ставить танцоров сразу выше, если они действительно чем-то поразили. Но тут же восстанут другие тренеры и скажут: «Какого черта вообще? Я шёл к этому со своей парой пять лет, а тут какой-то Пупкин взорвал. Чем?» Исключением из правил были Пападакис и Сизерон, которые удивительным образом вырвались. И слава богу, что так произошло в истории танцев на льду.

«С фигуристами, которые прошли школу «Ледникового периода», в спектаклях вообще прекрасно работать. Это просто клад»

— Вас как творческого человека фигурное катание не сковывает? Всё-таки творчество — это свобода, а в фигурном катании всё строго регламентировано. — Когда мы с Ильёй делаем спектакли, особенно такие как «Ромео и Джульетта», «Кармен», «Анна Каренина», то вкладываем в них высокий уровень фигурного катания, творчества, актерского мастерства. Всё это вместе — потрясающе. Но если у нас в руках не будет фигуристов высокого уровня, то никаких прекрасных спектаклей мы не создадим. А выращиваются они в спорте. Это то, что в силу ограничений заставляет их двигаться к определённому уровню. Спорт дисциплинирует, правила заставляют тренеров работать в одном направлении, развивать различные навыки. В итоге создаются фигуристы высокого уровня, и именно их мы потом используем в нашем более высоком творчестве. Без одного не будет другого. Спорт важен именно тем, что здесь куются кадры.

А что касается «Ледникового периода», то это немножко обман. В том смысле, что наши прекрасные артисты так быстро начинают кататься. Многие думают: значит, это не так уж и сложно. Вот он три месяца назад встал на коньки, а сейчас верхнюю поддержку делает. Что ж тогда фигуристы столько лет делают? Так, товарищи, эти прекрасные артисты находятся в руках олимпийских чемпионов, которые тренируют их. Поставить их с такими же артистами в пару — слёзы, смотреть невозможно. Только благодаря этим сильным фигуристам и отчаянной смелости артистов получается такое. Отдельно — это никак. В этом и интерес, что используются выразительность артистов, которая передаётся и нашим фигуристам, и мастерство фигуристов, которые помогают артистам что-то сделать. Поэтому у них вместе и получаются такие классные номера, учитывая наш с Ильёй Авербухом, Александром Жулиным большой талант, а также всех, кто работает на этом проекте. Там неталантливых людей нет. Вот такой интересный симбиоз получается.

— Некоторые фигуристы говорят, что школу «Ледникового периода» надо пройти каждому, потому что этот проект открывает в них новые грани. За счёт чего? — Во-первых, за счёт того, что фигуристы должны выйти из зоны комфорта и понять, что рядом с тобой находится человек, который не умеет кататься, и тебе нужно приложить большие усилия, чтобы этот человек делал с тобой одну и ту же работу. Это очень развивает фигуристов, потому что они становятся тренерами. Они анализируют движения, которые делают, чтобы научить партнёра, ищут приёмы, при помощи которых можно научить неумеющего человека.

А во-вторых, у нас каждый номер — это история, где нужно всё актерски воплотить. Они многие этого изначально не могут либо могут в очень маленькой степени. И вдруг им начинают это объяснять актёры. Они тоже какие-то вещи им показывают, объясняют, и открываются эти новые миры. Мы с Ильёй всегда стараемся, чтобы была история, в которой нужно раскрыть какую-то эмоцию, какое-то поведение. И очень часто такое, не принятое в фигурном катании, что-то ближе к жизни. Конечно, с фигуристами, которые прошли эту школу, в спектаклях вообще прекрасно работать, потому что они уже набрали в себя эту органику актёрскую, понимание, степень эмоциональной выразительности. Это, конечно, просто клад. И они обычно потом не возвращаются в спорт.

— А почему? Неинтересно уже? — Нет, просто действующих спортсменов мы не можем из сезона забирать. У них идёт своя работа, соревнования, как мы их заберём? Это должны быть люди, которые могут нам посвятить четыре месяца своей жизни. И Синицина/Кацалапов, и Ваня Букин к нам присоединились, потому что у них, так или иначе, закончились выступления. Временно или не временно, но их не было. А действующих мы не можем брать, у них нет времени.

— Всегда было интересно узнать, как вы в «Ледниковом периоде» ставите десяток постановок за неделю, где вы берёте идеи? В спорте иногда смотришь, и один хореограф на сезон ставит примерно одно и то же… — В спорте, хочешь ты этого или нет, всё равно первоочерëдны технические задачи. Воплотить в спорте абсолютное творчество невозможно, потому что техника для фигуристов важнее всего остального, за счёт неё они будут выигрывать. Элементы должны быть удобны, я должна их обсудить с тренером, и это абсолютно ограничивает твоё безумное творчество. Всё равно у фигуристов задачи спортивные. Творчество есть в начале, в финале, и что-то в середине. А дальше задача хореографа, когда фигурист делает все свои связки, заходы на прыжки, — сохранить стилистику музыки и идею программы. Я должна помочь спортсмену и не помешать ему. Я не могу самовыражаться на спортсмене, который потом из-за меня проиграет, потому что я хотела сделать там вот такой поворот и вот такую руку, а он после этого прыгнуть не смог. Поэтому творчество в спортивных программах очень ограничено. Здесь нужно филигранно вплетать в удобное катание что-то своё, как Даня Глейхенгауз, допустим, делает. Тоже говорят, что какие-то штампы у него, но, ёлки-палки, девочки впереди всех.

Даже если просто нашёл какую-то прекрасную музыку, нашёл образ — это уже полдела в спорте. А в «Ледниковом периоде» мы ничем не ограничены. Мы вставляем те элементы, которые подчеркнут музыку, которые может сделать наш чемпион с актером. Здесь никто не будет смотреть, есть у нас ребро на лутце или нет, поэтому мы не ограничены техникой. В этом смысле колоссальная разница.

— Но где берётся столько идей? — Они берутся в моей голове, Илюши, Саши Жулина, Игоря Аршуляка. У меня есть режиссерские сценарные мозги, они мне даны от природы. Я пишу тексты, рассказы, участвовала в написании сценариев для кино, которые не связаны с фигурным катанием, есть сценарии и о фигурном катании, которые пока лежат невостребованные. Но надеюсь, что придёт для них время. Придумывание историй — этот талант мне дан от природы, и я его развиваю всю жизнь. Такой же талант есть у Ильи, и он его использует в своих прекрасных проектах.

Другое дело, что безумно тяжело, во-первых, не повторяться. Всё равно есть набор историй, который заканчивается. Мы очень долго пытались не повторяться, но в какой-то момент поняли, что это невозможно — всё равно история в какой-то момент повторится. Другое дело, в какие обстоятельства мы её погрузим, с какой музыкой, как это преподнесем. И у нас появились повторения, но в другом аспекте.

Что безумно сложно, так это то, что мы в «Ледниковом периоде» ограничены по времени. Допустим, у тебя есть актёр, у него сейчас гастроли, съёмки и так далее… И вот он приехал к тебе, у тебя три часа времени с ним, и ты должен именно сейчас родить эту историю, найти какую-то оригинальную музыку, предложить участникам. А может, им она и не понравится, поэтому нужно иметь в запасе ещё что-то и сделать это здесь и сейчас и никогда больше. И желательно не подставить их под плохие оценки, потому что они нам доверяют.

Это очень сложно, иногда ты заходишь в абсолютный тупик и бьёшься головой об стенку. И выбор музыки тоже сложный, потому что всё приличное мы уже использовали, дальше осталось либо безобразие какое-то, либо каверы. Между собой у нас тоже бывают конфликты, потому что мы бываем не согласны друг с другом. Но мы стараемся свести их к минимуму, иначе не сделаем дело. Поэтому надо напрягаться, заставлять свой мозг работать очень активно. И я начинаю ходить где-то по периметру, у меня звучит музыка, я пытаюсь вызвать какие-то ассоциации, от чего-то оттолкнуться, что-то сделать. Иногда это просто полный тупик. А иногда — из ничего рождается идея.

Очень часто мы с Ильёй ходим, как по клетке в зоопарке, как какой-нибудь зверь, потом пересекаемся между собой, смотрим друг на друга: «У тебя есть что-нибудь?» — «Нет». — «И у меня нет». Опять ходим-ходим, сошлись. Я ему: «Илья, есть что-нибудь?» — «Нет, а у тебя?» — «Есть. Только давай без ржачки, без оскорблений». — «Ну, бросай». Я начинаю ему накидывать, иногда даже какой-то бред. Он говорит: «Вот это берём». Я ему: «А мне кажется, что это можно сделать так-то и так-то, и у нас получится вот такая история». Мы друг друга дополняем, и у нас образуется какая-нибудь история, предлагаем её ребятам. Очень часто актёры нам помогают раскрутить это. Мы всё это играем, и что-то рождается. А иногда бывает, что просто услышал музыку и у тебя сразу пошла какая-то хорошая ассоциация.

«Не думаю, что нас с Шевченко и Ежловым в первый год сразу примут, но в том, что мы внесём что-то интересное в наше танцевальное сообщество, я уверена»

— Также хочу вам задать несколько вопросов про вашу группу. У вас сейчас большие изменения, Соня Шевченко и Игорь Ерёменко ушли из тренерства обратно в спорт. Как изменилась ваша работа? — Соня и Игорь ушли из тренерства, я очень об этом жалела, потому что они оба очень талантливые люди. В прошлом году они помогали мне с постановками. Соня в младшей группе ставила совершенно чудесные программы, абсолютно цельные. Недаром она в ГИТИСе учится у Елены Анатольевны [Чайковской] на курсе хореографов фигурного катания. И Игорь очень креативный человек. Он прекрасно танцует на полу разными стилями, он просто танцор от бога. У нас отлично сложилась работа, но в силу обстоятельств и предложений Игорь катается теперь с Аннабель [Морозов], и я его как тренера потеряла. Но я не ссорилась с ним ни в коем случае. Он сказал: «Я не могу не использовать шанс, потому что у меня есть ощущение недокатанности». Я ему сказала: «Игорь, вперёд!»

Ну и тут с Соней тоже что-то случилось. У них с Игорем было сложное завершение карьеры, но здесь она у меня как-то реанимировалась. Собралась, у неё появилась мотивация. У нас с ней прекрасный человеческий контакт. Она поняла, что я работаю в стиле сотрудничества, а не подавления спортсмена, потому что иначе не могу. Я, конечно, могу и прикрикнуть, и выгнать. Но стараюсь доставать хорошее из человека и что-то с этим хорошим вместе творить. Соня такой же человек, поэтому мы с ней нашли очень хороший общий язык и понимание движения, которое мы хотим сделать вперёд.

И у меня есть очень талантливый мальчик в группе — Андрей Ежлов, поздно начавший в танцах на льду. Я даже не думала, что мы за один сезон поднимемся с ним из ничего до очень высокого уровня. Он, во-первых, прекрасно выглядит, очень спортивный, развит многогранно, его физические данные просто нереальные для фигуриста. При этом есть темперамент, есть желание. Есть отсутствие выкатанности танцевальной, которая у танцоров с детства — будем над этим работать. И вот она как-то его выбрала сама и предложила работать вместе. Ему надо было ещё КМС выполнить, чтобы кататься с Соней, мы с ним этот путь прошли целенаправленно. А сейчас пашем-пашем-пашем.

Все заряжены очень. Я не думаю, что в первый год нас сразу примут, но в том, что внесём что-то интересное в наше танцевальное сообщество, уверена. Соня совершенно обворожительная, очень танцевальная, и Андрей… У них как раз мужское и женское начала очень сильно развито в хорошем смысле. Мне очень интересно с ними, очень. Мы с Соней проговорили, что в этом сезоне просто себя презентуем и покажем наш стиль. А дальше надеемся, что пойдём наверх. У нас нет цели кого-то закидать шапками сразу, потому что реально понимаем, как всё устроено.

— Вы будете искать какую-то тренерскую замену Соне и Игорю? — Ко мне сейчас приходит Руслан Жиганшин. Мне он очень нравится. Руслан сам не ожидал, что так получится, я его потихонечку начала привлекать. Он был сейчас не в танцах, а в основном с одиночниками и парниками, работал как «скользист». У него очень сильно расписано лето по старым обязательствам, но с начала сезона, надеюсь, он будет со мной более плотно. И я очень рада, что у меня появляется такой тренер. Потом со мной работает Александр Балыков — молодой парень, он ещё и технический специалист. Очень ответственный и чёткий человек, мне нравится с ним работать.

И в этом сезоне мне очень хорошо помог с постановками Максим Ставиский. Он ко мне приходил, помогал, маленькие революции каждый день устраивал, все были взбудоражены. И в этом есть своя фишка, потому что, когда всё ровно и хорошо, прогресс немножечко замедляется. Когда появляется личность, которая может всех заставить мыслить и двигаться по-другому, это хорошо. Естественно, мы друг друга очень давно знаем, ездили на одни и те же соревнования, когда у меня ещё Рита и Повилас были, потом сколько лет уже у Авербуха вместе работаем. Очень ценю Албену, Макса и их помощь.

— У вас только одна пара будет во взрослых? — Во взрослых — да. Но у меня ещё есть юниоры, в которых я очень верю — Саша Шинкаренко и Влад Михайлов. Они очень красивые, очень перспективные. Во многом благодаря их стараниям наша группа в этом сезоне получила более высокий статус. Очень горжусь их успехом к концу сезона и очень надеюсь, что мы с ними пойдём дальше к намеченным вершинам.

— Они пока остаются в юниорах? — Да, им 16-17 лет только исполнилось, они ещё только по старшему возрасту сейчас вкатались. Поэтому зачем нам лезть, если мы ещё два-три года можем прекрасно в юниорах себя развивать, амбиции там хорошие. Они как раз за этот год прошли первый этап пубертата, когда Саша Шинкаренко из ребёночка превратилась в красивую девушку. Это было опасно по весу, по соотношению роста, но, мне кажется, они сейчас очень гармонично смотрятся. Уже на другом уровне заходим в этот сезон, очень надеюсь на их успех. Кроме них, у меня ещё есть три юниорские пары вновь составленные, тоже очень интересные. Мне прям хочется их показать.

— Какие у вас цели на следующий сезон? — Во-первых, чтобы мою группу приняли всерьёз. В этом сезоне был очень сложный прорыв, не хотели нас видеть. Но неизбежно мы есть. Сейчас уже с пониманием того, что мы есть, пойдём в нашем общем котле дальше. Я хочу, чтобы мы больше призовых мест получали во всех разрядах. По крайней мере, очень много работаем для этого.